Необжитые пространства. Том 2. Позаранник
вернуться

Ростокин Виктор
Шрифт:

«Все прошло, и все минуло…»

Все прошло, и все минуло,Напрочь кануло все!Ну а что… что же именно?И твое? И мое?Может, годы неровные,Как проселок? И хлад?А по стеклам, по кровле —Поздний праздничный град.Приютила сторожкаНе на час, навсегда.С диким луком картошка,Из баклужи вода.Дров сухих полыханье.У земли на краю.И на сене шептанье,Как шуршанье: «Люблю…».

«Летний благовест иль вьюга…»

Летний благовест иль вьюга,В час дневной и даже ночьюНаблюдаем друг за другомС подозрением и желчью.Что-то треснуло, упало,Наизнанку подвернулось.И уже лицо с оскалом,А язык опасней жала.Все тотчас перевернулосьИ обрушилось камнями(Нету той минуты гаже!)Не на долы за холмами,А на головы на наши!Я затылок глажу: больно!Ты затылок гладишь: ужас!– Сколько грязи!– Сколько моли!А от слез большая лужа,Порастраченных в горячке,В возбужденье обреченном.От стыда лицо я прячу.Ты вздыхаешь облегченно.

«Зачем же, тайная кукушка…»

Зачем же, тайная кукушка,Мне зоревать ты не даешь?На вербной сумрачной макушкеТы словно плачешь – не поешь.Нет, это не года… Так многоЕще уже мне не прожить.И дальние не ждут дороги,И новой песни не сложить.Я не смущен и не встревожен,Не огорошен я врасплох.Что ж в том, что ныне обезножел?Лицом и телом поусох,И ум проворность поутратил,Слова чуждаются меня?Тетради со стихами спрятал,Ничто на свете не виня.Но ты, пророчица-кукушка,Не плачь. Я все равно умру.И мокрую от слез подушкуЯ исподом переверну.

«Все ближе к собственному телу…»

Все ближе к собственному телу.Все ближе к собственной душе.Где б ни был я и чтоб ни делалНеторопливо иль спеша…И если жизнь не остановилась,То ход замедлился ееИ поутраченную силуНичто уж больше не вернет.Да надо ли? Спасибо Богу!И так продлился путь земной,Что перепутались дорогиИ не вернулся я домой,И матери не поклонился,Ее обветренным стопам,По свету белому носился,Ютился по чужим углам.Она явилася в сознанье,Как бы подмога детских лет,Как долгожданное свиданье,Которого значимей нет.

«Все умерли, кого я знал…»

Все умерли, кого я знал,Не понимая, понимал.Для них разламывал краюшкуИ наливал вина им в кружку.Когда метели рвали хрип,Справлялся: кто в ней не погиб?Желал, чтобы в семье был лад,Приветно обращаясь: брат.Взамен от них, когда темно,Булыжник получал в окно.В мои упадочные дниПодножки ставили они.Но умерли. Теперь без нихЯ словно нерожденный стих.Но слышу их я все сильней:«Мы ждем тебя! Умри скорей!»

«Я лишнего не брал у жизни…»

Я лишнего не брал у жизни,Соблазны молча ущемлял.И крупною и хищной рысью,Кто немощен, не обгонял.Считая это непристойнымКазать, что я превосходилВ проворности своей настолько,Что вот легко их победил.Я никогда не лез нахрапомНи поперек и ни в обход.Я друга не бросал, не драпал,Когда в жестокий оборотСудьба брала стальною хваткой.Я к небу и к земле взывал:Пусть будет жизнь настолько сладкой,Чтоб ее горечь ощущал.

«Старость все отвергает…»

Старость все отвергает:Вещи, пищу, дома.В облаках не витает —Там пребудет самаВ виде струйки незримой,Звуков, что не слыхать.Где предел неделимыйБудет дух отделятьОт земных излучений,От намеков про смерть,Тайных будней смещеньеНа изломе потерь.Тихо сеется осыпьБезымянных светил.Кто-то ласково просит,Чтоб еще я пожилНу хотя б полсекунды,Миг хотя бы одинПеред Вечности судом,Перед бездной рутин.

«Я занемог. Возможно, от стихов…»

Я занемог. Возможно, от стихов,А может быть, повинны мои годы.Я не ропщу – был к этому готов,К любой, что называется, погоде.Лежу, прикрывшись книгой, как щитом,Читать ее совсем желанья нету.Себя мне жалко, в горле горький ком,А вдруг осталось жить чуть-чуть поэту?Но не идет жена, чтоб посидеть,Порасспросить, как чувствую себя я.Тогда б не захотел я померетьИ перестал безвольным быть и слабым.Тепло ладони я впитал бы лбом,Душой – ее загадочное пеньеИ погрузился, радугой влеком,Я в невозвратные бы сновиденья.