Макеев не таков, был не таков. В молодости ни чура не знал, ни времени. Скажет: «Буду через два часа», а появляется с первыми звездами.

Одно время Кучко завёл себе дачу и даже купил машинёшку. Его, как человека сельского, всегда тянуло к земле, к простору. Он и книги пишет в основном о селе, о крестьянском укладе, склоняется к идеологии социальной справедливости, ненавидит олигархию. Мы тоже не либералы, но куда как терпимее к гражданским свободам и современному российскому обществу. Во всяком случае о коммунистах не тоскуем – дышло им в ребро! Ни разу в споре на эту тему мы с Алексеем не пришли к согласию. А в остальном – полное единодушие. Или почти полное.

Последние годы Кучко стал всё чаще выговаривать мечту о сельском доме, чтобы в город заявляться лишь по капризу души. Уверена, он стал бы хорошим хозяином подворья. И курочек бы завёл, и боровка, и книжечки пописывал бы на досуге. Но куда трогаться с хворой женой?

И нам с Василием хотелось бы жить на селе, с садиком-огородиком. Острастка всё та же: здоровье, физическое бессилье, страх одиночества в старости. Так что, Лёшенька, будем ходить пока в «Светлану», глядеть на белый свет сквозь городские окошки.

О Лёше Кучко я написала не «под общую гребёнку», а потому, что светло помнится наша молодая дружба.

Вот он идёт по дороге, а Василий кричит:

– Тань, Лёшка идёт!

Человек десять молодых поэтов моего поколения были тогда на слуху, может, чуть больше: Иван Жданов, Таня Бек, Алексей Парщиков и Андрей Чернов, Игорь Иртеньев и Татьяна Реброва, Коля Дмитриев, Марина Кудимова, Александр Бобров, Лида Григорьева, Равиль Бухараев… Был в этой обойме и Олег Хлебников из Ижевска.

С Кудимовой и Бек, Бобровым и Дмитриевым я познакомилась ещё до ВЛК, а с остальными – в первый же год моего пребывания в Москве. Отдельное слово о Марине и Татьяне: они привечали меня, давали кров, помогали записаться на Всесоюзном радио, мелькнуть на телеэкране, писали в прессу рецензии на мои первые публикации. Спасибо, девочки! Вы достойны большей благодарности, чем несколько этих беглых строк. Но мой рассказ сегодня о другом.

Олег заселился в комнату на седьмом этаже вместе с женой Аллой. Первое, что бросалось в глаза – очевидная разница в возрасте, жена лет на десять старше мужа. Но пригляделись, привыкли – и ничего! Тем более ребята были очень симпатичной парой – вежливые, деликатные, дружелюбные.

Алла, миниатюрная молодая евреечка, была учительницей Олега. У парня проснулось первое чувство, неодолимой силы влечение, замешанное на страдании. Историю свою он рассказал мне сам, домыслить остальное не было проблем. Естественно, никто эту тему не муссировал, с расспросами не приставал. Нам был интересен сам Олег Хлебников, его стихи и литературные пристрастия, что многое объясняло в нём, как и во всех нас.

Крупный, светловолосый, в очках, немного застенчивый, но с позицией и харизмой, образованный, начитанный – он был симпатичен мне. С ним хотелось дружить. О стихах говорить сложнее. Затёртой безликости в них не было, но и щемящего лиризма недоставало, что мы так любили у Заболоцкого, Рубцова, Соколова, Жигулина… Городской поэт! Этим многое сказано. Не зря же и книжки его назывались «Город», «Письма прохожим»… Впрочем, всё не так просто и в жизни, и в стихах; меняется жизнь – меняются стихи.

На ВЛК Олег приехал двадцатисемилетним автором трёх книжек. За плечами институт и аспирантура по специальности «Кибернетика», сложившиеся представления о себе, о мире, о поэзии, а значит, умение не спорить о пустяках, не метать бисер перед свиньями, не отступать от намеченного.

Я же была и спорщица, и бесхитростная недотёпа, но с подачи Межирова товарищи мои не списывали меня в разряд стихотворческих неумех. Олег с Аллой зазывали меня в свою комнату, угощали чашечкой кофе, просили почитать стихи. Я читала. О стихотворении «Пять минут на станции Филоново» Олег спросил:

– Странное дело! Живопись стихов напоминает чем-то цветовой колорит художника Филонова. Или это случайно?

– Случайно.

Именно Хлебников подтолкнул меня прописать целиком цикл «Семь мачех», что я и сделала со временем. Василий похвалил и Олега за идею, и меня за воплощение. Ни с кем из наших поэтов с ВЛК мне не было так интересно общаться, как с Олегом, хотя я честно высказывалась о его стихах, не желая деликатничать:

– В твоей книжке «Письма прохожим» явный переизбыток посвящений и стихотворений балладного жанра. Сделанность какая-то! Не технарь! Дай себе большей свободы.

Примерно так мы разговаривали под кофеёк и сигаретку.

Вскоре Хлебниковы переехали на съёмную квартиру, и встречаться мы стали лишь на семинарах. Иногда заглядывали в ЦДЛ.

– Выпьем по рюмочке коньяка? – спрашивал Олег.

– Давай!

– По сколько?

– По сто, наверное…

– Ты что! По сто – это много. Давай по пятьдесят?

– Давай по пятьдесят, – соглашалась я. – Мне всё равно.

Иногда Олег звал меня в гости к неформальным московским поэтам. Ему было интересно, как я, почвенница по сути, стану адаптироваться к среде молеобразных снобов, анемичных очкариков с немытыми головами, воющих нечто несуразное – на мой взгляд. Я мучилась, изнывала от скуки и однажды сказала Олегу: