— Эй, красотка, не проходи мимо, присоединяйся.

Я молча шла дальше.

— Ты чё игнорируешь? Сказано — иди сюда, — вдруг загудели злые голоса.

Сказать, что душа ушла в пятки — ничего не сказать. Темный закоулок, а впереди толпа подвыпивших парней. Я зажала в руке связку ключей и продумывала, как бы мне мимо них прошмыгнуть. Неожиданно один парень, стоящий ко мне спиной, развернулся и, бросив в толпу «девушка со мной», подошел. Это был Романов.

Он взял за руку и пошел рядом. Дорога вела вдоль футбольного стадиона, освещенного ярким светом софитов. Было светло, как днем, но я все равно жалась к нему. Когда подошли к моему подъезду, я поблагодарила его, но он все равно выглядел страшно недовольным: морщил лоб и ерошил волосы, что бывало с ним обычно, когда волновался.

А дома меня ожидал неожиданный нагоняй от мамы. Она, оказывается, видела в окно моего провожатого и, когда узнала, что это Романов, пригрозила запереть дома на все лето, чтоб «не смела шляться с сынком уголовника». Никакие уверения, что отец Романова вовсе не уголовник, а Алексей просто помог мне, не действовали.

На концерте я все-таки выступила. Перед выходом наш художественный руководитель критически осмотрела меня и посетовала, что слишком бледная. Меня чуть подкрасили: наложили тон, подвели глаза, губы чуть тронули помадой, распустили волосы. Вместо школьного форменного сарафана я одела прямое черное платье до колен.

Школьный актовый зал был набит битком. На передних местах разместили администрацию школы, ветеранов. Дальше — учеников старших классов и других гостей. Зал погрузился во тьму, и я вышла.

Не знаю, зачем так было задумано, только почти всю песню мне в лицо бил луч прожектора, но даже это не смогло помешать спеть мощно, с чувством. У меня красивый голос — колоратурное меццо-сопрано. Он идеально подходит для этой песни, и у зрителей в глазах стояли слезы. Вдруг на самом пике, когда я пела: «Алексей, Алешенька, сынок», — кто-то в конце зала встал и быстро вышел.

Романов. В тот момент мне было не до него, но, возвращаясь домой, я размышляла, почему он вышел. А подходя к дому, заметила его сгорбленную фигуру на лавочке. Он поднял на меня глаза, и что-то было в них такое, что меня как волной толкнуло к нему. Но у самого подъезда я вдруг увидела пожилую соседку со второго этажа, двух сплетниц с нашей лестничной площадки и…маму.

Романов встал и подался ко мне, но я опустила голову и не глядя на него прошла мимо. Дома переоделась и стала ждать. Мама пришла минут через десять. Тихо прикрыла дверь, подошла ко мне вплотную и вдруг, схватив за волосы, потащила в ванную.

— Гулящая! — кричала она. — Заневестилась! Рожу раскрасила! — я была так поражена, что покорно терпела, пока она умывала меня с мылом и совала мою голову под струю воды, только шепотом молила: «Мама! Мамочка!»

— Принесешь в подоле — выгоню из дома! — она оттолкнула меня от себя так, что я ударилась лицом о край ванны и разбила губу. Алая струйка побежала по белой эмали, и это отрезвило ее. Она прижала меня к себе, обняла, и мы расплакались. Я сползла на пол, уткнулась ей в подол и молила о прощении, клялась, что никогда больше не притронусь к косметике, буду самой послушной, поступлю в институт.

Все, что обещала, исполнила. С Романовым я больше не общалась. Каждый раз, ловя на себе его взгляд, прятала глаза и отворачивалась. Это было несложно, тем более, что и учебный год подошел к концу.

На выпускной я не пошла. Объявила, что буду готовиться к поступлению в институт, а на самом деле просто не было денег на платье и банкет. Потом мне рассказывали, что Алексей на выпускном страшно напился и чуть не устроил драку. Больше я его не видела, выкинула из головы, как и все, что связано со школой.

Я выучилась в строительной академии и вот уже пять лет работаю дизайнером. Со второго курса зарабатывала сама: мыла полы по ночам все в той же академии. Краситься и нормально одеваться стала только на пятом курсе, когда с деньгами стало чуть полегче. Но каждый раз, подходя к дому, стирала макияж — огорчать маму не могла.

За все это время я ни с кем не встречалась и до сих пор не спала ни с одним мужчиной, хотя в институте были ребята, которые приглашали на свидания и даже настойчиво ухаживали. Но мне нужен был взрослый, серьезный, надежный человек, такой как Сергей Николаевич.

— Лиз, ау! — Романов, оказывается, все еще здесь и о чем-то спросил. — Так как насчет пересесть за мой столик?

— Эээ…что? — не поняла я. — Нет, спасибо, я здесь.

— Здесь же скука смертная? — он сказал это так, что услышали все. Сергей с другого конца стола уже открыто смотрел на нас и прислушивался к разговору.

— Молодой человек, а вы вообще кто? — возмутилась Маргарита Васильевна. — Оставьте в покое Лизочку, иначе мы пригласим охрану.

— Нет-нет, Маргарита, что вы, — скандала только мне здесь не хватало! Нужно как можно скорее спровадить отсюда Романова. — Алексей — мой одноклассник, и он уже уходит.