услышь тех, кто рыдает белозубыми ранами ртов,

обесчещенных падших нищих,

мужчин, потерявших мужество,

женщин с черными животами,

полными черной боли и черных звезд

потому что хватит, хватит, о Господи!

Ты говорил нам, но теперь спроси нас, Господи,

потому что здесь в наших глазах

майский день,

майский день нашего сердца

Господи, склони ухо к земле и услышь

и плюнь потом на твое зеркало.

И узри в воздухе дыру, которая велика

и с каждым мгновением ширится от безмолвия.

ТОЧКА ЗАМЕРЗАНИЯ

Солнце стоит высоко, оседлав небосвод,

роняет холодные капли - мерцающий льдистый конус,

шерсть пламени холода. Дребезжание,

ставшее камнем. Оседлав небосвод, солнце горбится

в лиловатом окрестном небе, образуя

зеркало: в нем ни единого отражения,

только бледноватый сгусток.

Напротив стена купальни, стальной лист,

в котором плавают зыбкие силуэты долгосрочников: бриться

предписано, но глотку перерезать непросто,

шейная артерия глубоко. Яблоко сердца гниет в груди,

в запястьях пульс - толчками поезда.

Сейчас - отсидев в одиночке уже не знаю сколько

странным образом обнаруживаю в камере зеркало: зрачок

застывшей воды; но под холодной пленкой

подсадная птица: бледная морщинистая обезьяна,

может быть, китайская, дикие ужимки, жесты,

едва встречаемся глазами. Слой на слой, гримаса на ухмылку,

серый пепел. Рот ее - кровавый мрак

сердцевины яблока. В глазницах - лиловатая грибница.

Образ обретает яркость: я отныне не один.

Нужно учитывать свои слова.

О, как же это случилось? Зима, будто яблоки,

в серой и рыхлой земле. И ветер,

взметающий золу, ветошь, газетные слова, дохлых псов,

гильзы, вскрытые шейные артерии улиц

трупы, покрытые слепнями, влипшими в ладони.

Стальные глаза вертолетов кружат над графикой дыма.

Перископ, ледяной осколок, встающий из синевы.

* одно из стихотворений, написанных в одиночном заключении и

нелегально переданных на волю. Впервые опубликовано в голландском

журнале "Де Гидс", 1977, N 8 (стр.548).

x x x

дорогая,

настанет день

когда солнце снова пойдет под венец

и щедрый ветер воскурит фимиам гвоздик

словно зажжет поминальные свечи

и горы будут в морщинах, будут в знаменах

зеркала побелеют

так что глаза заломит от света

и твой ныне недосягаемый образ распадется на осколки

как только я увижу тебя въяве

и волны с крутыми боками

навалятся на берег

исступленно рыдая

а потом придут сумерки

словно тысяча голубокрылых лебедей над морем

и у каждого тысяча голубых крыльев

и на белом высоком ложе

мы вкусим от белого хлеба

и черной ночи

x x x

На улице Мсье-ле-Принс,

спускающейся левее

к Люксембургскому саду,

где солнца по вечерам зажигает мелкие сучья,

чтобы свить себе гнездо среди деревьев,

на той стороне, где театр Одеон,

где медовая тропка свободы,

что теперь далека, как и та весна, которую не забыть

На улице Мсье-ле-Принс

есть ресторан, где когда-нибудь мы

встретимся ровно в девять

ты узнаешь меня, я снова отращу бороду,

пусть даже она засквозит серебром

и хозяин-алжирец

с усами, жестко торчащими из красных щек,

выйдет, положит руку мне на плечо

и скажет:

Ну вот, дорогой, все как в старые добрые времена...

Так как насчет баранины по-магрибски на двоих?

Я положу туда масла

и пряных светло-желтых зерен

а хочешь бутылку самого темного Сиди Брахим,

отдающего запахом солнца и моря?

напоследок могу предложить мятный чай

в цветастых, окутанных паром чашках...

Услышь - прежний ветер кричит

среди древних улиц Парижа

"Любовь моя, счастье вернулось!.."

(Претория, тюрьма)

ТРАНЗИТ

эта страна дочерна сожжена зимой