— Не отвечу тебе взаимностью. — едко говорю ему, смеривая нахала презренным взглядом.

Мужчина в тот же час заливается низким заразительным смехом, оголяя все свои тридцать два идеальных зуба. На щеках появляются две ямочки. Кем бы он не стал за это время, но эта черта никуда не делась. Как и много лет назад, я заглядываюсь на него, вспоминая нечастый, но такой заразительный смех. Максим улыбался очень редко, но когда это случалось — чаще всего, когда я говорила ему что-то колкое, пока мы спорили (точнее я доказывала свою точку зверния) — вся злость и проблемы отходили на второй план. Все равно, за окном гроза или солнце, мы едем в его машине или ругаемся посреди улицы (что бывало часто), я забывала обо всем на свете, когда Романовский начинал внезапно и от всего сердца смеяться. Возле друзей и знакомых или же при посторонних людях мужчина никогда не улыбался, всегда был серьезным и хмурым. Такие моменты для меня были особо ценными. Сейчас же я вспоминаю это со вселенской грустью, ведь от того парня ничего не осталось, несмотря на то, что мы очень часто ругались и он на постоянной основе был самоуверенным придурком. Максим всегда защищал меня, когда была нужна помощь старшего брата или отца, даже если я не просила и в душе была ему благодарна, ведь знала, что за твердой оболочкой есть нечто светлое и доброе. Сейчас же в этом мужчине не осталось ничего хорошего. Он делает то, отчего всегда охранял меня, не подпускал парней из своего круга, при всех обозначал, что я под его защитой. Максим Романовский навсегда убил в себе последние крохи света. Внутри него остался лишь черный уголек, вместо сердца и это видно по темным безжизненным глазам, словам и поступкам. И если он думает, что я намерена смириться, то так даже лучше… Пусть думает.

— Неужели думаешь, что я буду тебе на шею от радости вешаться? — стараюсь сделать голос холоднее, хотя вряд ли это производит нужный ответ.

Он серьезно смотрит на меня, залезая через глаза прямо в душу, грязно там копаясь. Нет уж, еще и мыслями моими ты, Максим Романовский, не завладеешь.

— В твоих же интересах быстрее поменять свое мнение, София. — холодно говорит он, прищуривая красивые глаза. — Но я тебя не за этим позвал. Через полчаса я лечу в другую страну. Ты полетишь со мной.

Значит, хозяин решил забрать с собой свою любимую игрушку. Для того, чтобы показать ей мир? Ха-ха-ха, нет, для того, чтобы не ездить за шлюхами. Своя же есть под боком. Хочется встать и дать ему звонкую пощечину, чтобы наотмашь, чтобы рука горела, чтобы на щеке остался красный след. Громко и запоминающееся. Но я сижу, держа себя из последних сил.

— Я никуда с тобой не полечу! — говорю выразительно, но в конце голос вздрагивает от беспомощности. — Мой паспорт ты не получишь.

И снова этот взгляд, как будто я маленький надоедливый ребенок, что говорит какую-то глупость. В глазах уверенность и некая надменность. Ничего не говоря, Максим открывает полку в столе и немного порывшись, ставит передо мной несколько бумаг. На них моя подпись. Пару секунд, смотрю на них в полном недоумении, но когда все встанет на свои места, голову пронзает боль. Эту информацию я просто так не могу вынести.

— Ты… — выдыхаю я, чувствуя как противная тошнота подбирается к горлу.

Не смотрю на него, но слышу тяжелый вздох, а потом и голос.

— На самом деле ты меня очень расстроила, София. Как можно подписывать документы, не читая? — слышу в его голосе укор, но это тяжело расслышать сквозь звон в ушах. С каждой секундой дышать становится тяжелее. Такое ощущение, что сейчас умру. Страшно. — Ты всегда была моей, птичка… — низко произносит мужчина, бесстыдно скользя взглядом по почти обнаженному телу в этом чертовом платье. — Именно ты родишь мне наследника и лучше бы тебе подчиниться, Софи. Другого выхода — нет.

Я уже не слушаю его. Машинально встаю, покачиваясь. Глаза внезапно застилает туманом, отчего приходится держаться за поверхность стола. Слышу бессвязный голос этого монстра, но резко оборачиваюсь, желая побыстрее вдохнуть свежий воздух. Делаю шаг, еще один, прикладывая последние силы.

— София? — на задворках сознания понимаю, что Максим встал и сейчас направляется ко мне.

Еще один шаг, но внезапно в глазах темнеет, а ноги подкашиваются. Такое впечатление, что попросту выключили какой-то прибор. Пока я окончательно не отключаюсь, чувствую мощные руки на талии и шумное дыхание над ухом. Еще пару секунд и все плывет перед глазами, погружая меня в неспокойную тьму.

***

Он уже сбился со счету сколько раз вставал и смотрел через стеклянную дверь на больничную кровать, где лежит его девочка. Она была такая бледная и безжизненная, что в груди незнакомое чувство стиснуло до боли горло. В палате, что-то записывал врач, постоянно стоя над Софией и проверяя ее состояние. Ему чертовски хотелось немедленно войти внутрь и встряхнуть этого лысого ублюдка, что так тянул время. Прямо-таки чесались руки.

Взгляд упал на красивые маленькие ладони с длинными пальцами и иголку, по которой под кожу стекала жидкость с капельницы. Стиснул челюсть до боли в зубах и запустил пальцы в волосы, отворачиваясь к стене. Никогда Максим и подумать не мог, что женщина будет вызывать у него такие живые чувства, что будет ощущать чужую боль, как собственную, что буде чувствовать себя настоящим уродом, ведь именно из-за него его девочка сейчас лежала в этой чертовой больницы.

Послышался звук, открывающейся двери, и Максим резко развернулся нависая над врачом и буравя его убийственным взглядом.

— Говори, что с ней?! — прорычал мужчина, не узнавая собственного голоса. Редко он настолько сильно выходил из себя.

— Максим Александрович, с девушкой все в порядке, если не считать сильного переутомления и нервного срыва. Сейчас мы дадим ей витамины и утром можете забирать ее домой. — быстро проговорил он, обходя Максима и становясь немного поодаль.

— Переутомление? — в недоумении спросил мужчина, ведь он прекрасно знал, что девочка не утруждала себя работой, да, и он бы не позволил.

— Моральное истощение. — спокойно пояснил врач. — Мне нужно идти. Другие ждут осмотра, но вы не беспокойтесь, возле девушки будет дежурить еще один врач всю ночь, как вы и просили.

Коротко кивнув ему, Романовский, снова повернулся к девочке, скользя по ней медленным взглядом. Он с трудом припоминал, как София упала в обморок. Кажется, это было впервые, когда мужчина по-настоящему перепугался за женщину. Птичка повисла у него на руках, как безвольная кукла. Такая беззащитная и ранимая. Обрывками помнит, как они ехали в больницу на машине и он прижимал теплое тело к себе, как шептал ей в макушку, что-то нечленораздельное, как будто она могла услышать его, как нес девочку на руках, крича и поднимая панику в больнице. Сейчас все было позади, но от этого не легче. Максим не мог подумать, что София так сильно будет противиться и упрямится. Пока тело ее сдалось перед Максимом, голова не хотела отпускать ситуацию. Упрямая девчонка…