зеленый там горит совсем как синий.

Молчанье, тишь. Вокзал лежит в тени.

Пути блестят. "Какой зажгли?" -- "Как будто...

как будто синий".
– - "Спятил".
– - "Сам взгляни".

Взаправду в небе лютик светит смутно...

Налей еще... вон этой, красной. Да...

Свеча дрожит, то ту, то эту стену

залив огнем... Куда ты встал, куда?

Куда спешишь: метель гремит. "На смену".

Вон этой, красной... лучше вместе с ней

терпеть метель и ночь (ловлю на слове),

чем с кем живым... Ведь только кровь -- красней...

А так она -- погуще всякой крови...

Налей еще... Смотри: дрожит буфет.

Метель гремит. Должно быть, мчит товарный...

Не нравится мне, слышишь... красный цвет:

во рту всегда какой-то вкус угарный.

В Полесье, помню, был дощатый пост...

Помощник жил там полный год с родными.

Разбил им клумбы... все тотчас же в рост...

А маки, розы -- что ж я делал с ними?

Поверишь -- рвал, зрачок не смог снести

оскомы той -- они и так уж часты.

Поверишь -- рвал... бросал в песок, в кусты.

Зато уж там -- повсюду флоксы, астры...

Не верь, не верь. Куда ж ты встал? Пора?

Ну что ж, ступай. Неужто полночь? Полночь.

Буфет дрожит, звенит. Тебе с утра?

Белым-бело... Бог в помощь... ладно... В помощь.

Метель гремит. Товарный мчит во тьму.

Буфет дрожит, как лист осенней ночью.

Примчался волк и поднял лик к нему.

Глядит из туч Латона вместе с дочью.

Состав ревет -- верней, один гудок

взревел во тьме -- все стадо спит -- и скрежет

стоит такой... того гляди, как рог,

в пустой буфет громадный буфер врежет.

Дрожит графин, дрожит стакан с вином,

дрожит пейзаж, сползает на пол веник,

дрожит мой стол, дрожит герань с окном,

ножи звенят, как горстка мелких денег...

А помнишь -- в Орше: точно так же -- ночь.

Весна? весна. А мы в депо. Не вспомнил?

Буфет открыт -- такой, как здесь, точь-в-точь.

Луна горит, и звезды смотрят в Гомель.

На стрелке -- кровь. А в небе -- желтый свет:

горит луна меж всех созвездий близких.

Не грех смешать -- и вот он дал в буфет,

и тот повис на двух чугунных дисках.

Торец котла глядит своей звездой

невесть куда, но только прочь от смерти.

Котел погас. Но дым валит густой.

(Сама труба нет-нет мелькнет в просвете.)

Горит буфет; и буфер влез в огонь,

вдвоем с луной дробясь в стекле бутылок.

Трещит линоль, и к небу рвется вонь,

прожектор бьет сквозь черный стул в затылок.

Пылает стол, взметает дым кайму

бумажных штор, и тут же скатерть, вторя

струе вина, в большой пролом, во тьму

сквозь весь пожар бежит, как волны моря.

Светлым-светло, глазам смотреть невмочь,

как край стекла, залитый светом, блещет.

Задев его, снаружи льется ночь,

густой рекой беззвучно на пол хлещет.

И щель в полу дрожит: сейчас хлебну.

Не трусь! Не трусь! Трещат торцы сухие.

Салат и сельдь, сверкнув, идут ко дну.

Тарелки -- вдрызг, но сельдь в своей стихии.

Лишь ценник цел (одна цена, без слов!),

торчит из волн (как грот, видавший виды).

Иным пловцам руно морских валов

втройне длинней, чем шерсть овец Колхиды.

И пламя -- в дверь. Но буфер дверь прижал.

В окно -- нельзя: оттуда звезды льются.

Еще чуть-чуть, и ночь зальет пожар.

Столкнув яйцо, огонь вскочил на блюдце.

И вплавь, и вплавь, минуя стойку, печь,

гребя вдоль них своей растущей тенью

к сухой стене, -- но доски дали течь,

буфет осел и хлещет наземь темью.

Шипит мускат, на волны масло льет.

Чугунный брус прижался к желтым стульям.

Торец котла своей звездой вперед,

Бог весть куда, глядит сквозь бывший пульман.

Бегун в песке. Другой бегун -- в леске.

Блестящий рельс сплелся с кулисой насмерть.

Нельзя разнять. И шток застыл в броске.