Но тренье глаз о тела себе

подобных рождает грязь.

И вот пошла там гулять в пальто

без рукавов чума.

Последними те умирали, кто

сразу сошел с ума.

Так украшает бутылку блик,

вмятина портит щит,

На тонкой ножке стоит кулик

и, глядя вперед, молчит.

1965(?)

– ----------------

Набережная р. Пряжки

Автомобиль напомнил о клопе,

и мне, гуляющему с лютней,

все показалось мельче и уютней

на берегу реки на букву "пэ",

петлявшей, точно пыльный уж.

Померкший взор опередил ботинки,

застывшие перед одной из луж,

в чьем зеркале бутылки

деревьев, переполненных своим

вином, меняли контуры, и город

был потому почти неотрезвим.

Я поднял ворот.

Холодный ветер развернул меня

лицом на Запад, и в окне больницы

внезапно, как из крепостной бойницы,

мелькнула вспышка желтого огня.

1965(?)

– ----------------

Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром

На объективность

Зла и добра, больно умен, грань почто топчешь?

Та ли пора? Милый Дамон, глянь, на что ропщешь.

Против вины чьей, не кричи, страсть обуяла?

Ты ли с жены тащишь в ночи часть одеяла?

Топчешь, крича: "Благо не печь. Благо не греет".

Но без луча, что ни перечь, семя не зреет.

Пусто речешь: "Плевел во ржи губит всю веру".

В хлебе, что ешь, много ль, скажи, видел плевелу?

"Зло входит в честь разных времен: в наши и в оны".

Видишь ли днесь, милый Дамон, злу Пантеоны?

"Зло и добро парою рук часто сдается.

Деве равно все, что вокруг талии вьется.

Чую, смущен, волю кружить птице двуглавой..."

Левой, Дамон, дел не свершить, сделанных правой.

"Так. Но в гробу, узком вельми, зреть себя нага,

бывши во лбу пядей семи, -- это ли благо?

Нынче стою. Завтра, пеняй, лягу колодой".

Душу свою, друг, не равняй с милой природой!

Жизнь не медаль, видная нам словом и бюстом.

В жизни есть даль, близкая снам, чуждая чувствам

злым и благим, где ни ногой Бог и свобода.

Что до богинь, в деве нагой зрим антипода.

Кабы не так, были сейчас волками в стае.

Герб на пятак был бы у нас, решка -- в Китае.

Сплющили б лоб. В бездну сошло б солнце Давида.

Был бы потоп. Брали бы в гроб аз алфавита.

Полно, Дамон. Всюду свой рубь, свой иероглиф.

Царь Соломон зрением вглубь так ли уродлив?

Страсти не рать: сих областей в ночь не воруют.

Полно стирать грани страстей. Так не воюют.

Жизнь не медаль. Мир -- не чекан двух оборотов.

В жизни есть даль, тянуща ан птиц желторотых.

Видно, бежит грубых рамен маетность птичья.

Мудрый, как жид, милый Дамон, вот тебе притча:

Скраден сосуд. Ловит, глядишь, страж голодранца.

Вора спасут ноги, ты мнишь? Только пространство!

Тот же простор прячет благих Кесаря копий,

строит шатер, греет нагих, в ссадину корпий

кладет, как хлеб кладет в уста, потчуя сирот.

В овчий вертеп прячет Христа -- хер тебе, Ирод.

Аз воздает: застит рабам перлы в короне.

Волю дает, дав по рогам, белой корове.

В землях и днях твердый рубеж царствию кладет.

В жадных песках, смерти промеж, делает кладезь.

Кесаря мощь ко'пья о плащ нощи иступит,

воинству рощ, воинству чащ цифрой уступит.

Коль не пришит к месту, то жать стало ли уши?

Суша страшит -- морем бежать можешь от суши.

Что есть длиной близко сравнить с пахотой Млечной?

К деве одной сердце стремить -- что бесконечней?

Что не расчесть: матери ждать плод из утробы

дольше, чем здесь грани стирать блага и злобы.

В грешной душе коль наторел в скорбну годину,

мнишь, что уже мир обозрел? Драхму едину.

Право, Дамон, зря ты сравнил. Вышло печально.

Друг, убежден: ты возомнил сходство случайно.

Есть в рубеже смертном надрыв, страшно до дури.

Слабой душе смерть есть призыв к бегству к Натуре.