безлюдное, доступное пространство.

1966(?)

– ----------------

x x x

1

День кончился, как если бы она

была жива и, сидя у окна,

глядела на садящееся в сосны

светило угасающего дня

и нe хотела зажигать огня,

а вспышки яркие морозной оспы

в стекле превосходили Млечный Путь,

и чай был выпит, и пора уснуть...

День кончился, как делали все дни

ее большой и невыносимой жизни,

и солнце село, и в стекле зажглись не

соцветья звезд, но измороси; ни

одна свеча не вспыхнула, и чай

был выпит, и, задремывая в кресле,

ты пробуждался, вздрагивая, если

вдруг половица скрипнет невзначай.

Но то был скрип, не вызванный ничьим

присутствием; приходом ли ночным,

уходом ли. То был обычный скрип

рассохшегося дерева, чей возраст

дает возможность самому

поскрипывать, твердя, что ни к чему

ни те, кто вызвать этот звук могли б,

ни тот, кто мог расслышать этот возглас.

День кончился. И с точки зренья дня

все было вправду кончено. А если

что оставалось -- оставалось для

другого дня, как если бы мы влезли,

презрев чистописанье, на поля,

дающие нам право на длинноту,

таща свой чай, закаты, вензеля

оконной рамы, шорохи, дремоту.

2

Она так долго прожила, что дни

теперь при всем своем разнообразье

способны, вероятно, только разве

то повторять, что делали они

при ней.

<1966?>

* Стихотворение отсутствует в СИБ, приводится по публикации в журнале "Звезда", 1989 г., по сообщению Алексея Голицына.
– - С. В.

– ----------------

x x x

Сначала в бездну свалился стул,

потом -- упала кровать,

потом -- мой стол. Я его столкнул

сам. Не хочу скрывать.

Потом -- учебник "Родная речь",

фото, где вся семья.

Потом четыре стены и печь.

Остались пальто и я.

Прощай, дорогая. Сними кольцо,

выпиши вестник мод.

И можешь плюнуть тому в лицо,

кто место мое займет.

1966(?)

– ----------------

Речь о пролитом молоке

I

1

Я пришел к Рождеству с пустым карманом.

Издатель тянет с моим романом.

Календарь Москвы заражен Кораном.

Не могу я встать и поехать в гости

ни к приятелю, у которого плачут детки,

ни в семейный дом, ни к знакомой девке.

Всюду необходимы деньги.

Я сижу на стуле, трясусь от злости.

2

Ах, проклятое ремесло поэта.

Телефон молчит, впереди диета.

Можно в месткоме занять, но это -

все равно, что занять у бабы.

Потерять независимость много хуже,

чем потерять невинность. Вчуже,

полагаю, приятно мечтать о муже,

приятно произносить "пора бы".

3

Зная мой статус, моя невеста

пятый год за меня ни с места;

и где она нынче, мне неизвестно:

правды сам черт из нее не выбьет.

Она говорит: "Не горюй напрасно.

Главное -- чувства! Единогласно?"

И это с ее стороны прекрасно.

Но сама она, видимо, там, где выпьет.

4

Я вообще отношусь с недоверьем к ближним.

Оскорбляю кухню желудком лишним.

В довершенье всего досаждаю личным

взглядом на роль человека в жизни.

Они считают меня бандитом,

издеваются над моим аппетитом.

Я не пользуюсь у них кредитом.

"Наливайте ему пожиже!"

5

Я вижу в стекле себя холостого.

Я факта в толк не возьму простого,

как дожил до от Рождества Христова

Тысяча Девятьсот Шестьдесят Седьмого.

Двадцать шесть лет непрерывной тряски,

рытья по карманам, судейской таски,

ученья строить Закону глазки,

изображать немого.

6

Жизнь вокруг идет как по маслу.

(Подразумеваю, конечно, массу.)

Маркс оправдывается. Но, по Марксу,

давно пора бы меня зарезать.

Я не знаю, в чью пользу сальдо.

Мое существование парадоксально.