ромб, треугольник, куб,

всяческие углы.

В этом -- прелесть воды.

В ней есть нечто от губ

с пеною вдоль скулы.

Склонностью пренебречь

смыслом, чья глубина

буквальна, морская даль

напоминает речь,

рваные письмена,

некоторым -- скрижаль.

Именно потому,

узнавая в ней свой

почерк, певцы поют

рыхлую бахрому -

связки голосовой

или зрачка приют.

Заговори сама,

волна могла бы свести

слушателя своего

в одночасье с ума,

сказав ему: "я, прости,

не от мира сего".

Это, сдается мне,

было бы правдой. Сей -

удерживаем рукой;

в нем можно зайти к родне,

посмотреть Колизей,

произнести "на кой?".

Иначе с волной, чей шум,

смахивающий на "ура", -

шум, сумевший вобрать

"завтра", "сейчас", "вчера",

идущий из царства сумм, -

не занести в тетрадь.

Там, где прошлое плюс

будущее вдвоем

бьют баклуши, творя

настоящее, вкус

диктует массам объем.

И отсюда -- моря.

Скорость по кличке "свет",

белый карлик, квазар

напоминают нерях;

то есть пожар, базар.

Материя же -- эстет,

и ей лучше в морях.

Любое из них -- скорей

слепок времени, чем

смесь катастрофы и

радости для ноздрей,

или -- пир диадем,

где за столом -- свои.

Собой превращая две

трети планеты в дно,

море -- не лицедей.

Вещью на букву "в"

оно говорит: оно -

место не для людей.

Тем более если три

четверти. Для волны

суша -- лишь эпизод,

а для рыбы внутри -

хуже глухой стены:

тот свет, кислород, азот.

При расшифровке "вода",

обнажив свою суть,

даст в профиль или в анфас

"бесконечность-о-да";

то есть, что мир отнюдь

создан не ради нас.

Не есть ли вообще тоска

по вечности и т. д.,

по ангельскому крылу -

инерция косяка,

в родной для него среде

уткнувшегося в скалу?

И не есть ли Земля

только посуда? Род

пиалы? И не есть ли мы,

пашущие поля,

танцующие фокстрот,

разновидность каймы?

Звезды кивнут: ага,

бордюр, оторочка, вязь

жизней, которых счет

зрения отродясь

от громокипящих га

моря не отвлечет.

Им виднее, как знать.

В сущности, их накал

в космосе объясним

недостатком зеркал;

это легче понять,

чем примириться с ним.

Но и моря, в свой черед,

обращены лицом

вовсе не к нам, но вверх,

ценя их, наоборот,

как выдуманной слепцом

азбуки фейерверк.

Оказываясь в западне

или же когда мы

никому не нужны,

мы видим моря вовне,

больше беря взаймы,

чем наяву должны.

В облике многих вод,

бегущих на нас, рябя,

встающих там на дыбы,

мнится свобода от

всего, от самих себя,

не говоря -- судьбы.

Если вообще она

существует -- и спор

об этом сильней в глуши -

она не одушевлена,

так как морской простор

шире, чем ширь души.

Сворачивая шапито,

грустно думать о том,

что бывшее, скажем, мной,

воздух хватая ртом,

превратившись в ничто,

не сделается волной.

Но ежели вы чуть-чуть

мизантроп, лиходей,

то вам, подтянув кушак,

приятно, подставив ей,

этой свободе, грудь,

сделать к ней лишний шаг.

1994

* Опубликовано в сб. "В окрестностях Атлантиды" ("Пушкинский фонд", С-Пб., 1995) под заглавием "Моллюск". В СИБ идентичный текст озаглавлен "Тритон".
– - С. В.

– ----------------

x x x

Мы жили в городе цвета окаменевшей водки.

Электричество поступало издалека, с болот,

и квартира казалась по вечерам