на каждой ступеньке, у каждой стены,

в недальное время, брюнет иль блондин,

появится дух мой, в двух лицах един.

И просто за смертью, на первых порах,

хотя бы вот так, как развеянный прах,

потомков застав над бумагой с утра,

хоть пылью коснусь дорогого пера.

4

Два всадника скачут в пространстве ночном,

кустарник распался в тумане речном,

то дальше, то ближе, за юной тоской

несется во мраке прекрасный покой.

Два всадника скачут, их тени парят.

Над сельской дорогой все звезды горят.

Копыта стучат по заснувшей земле.

Мужчина и женщина едут во мгле.

7 -- 9 июня 1962

– ----------------

x x x

"Был черный небосвод светлей тех ног,

и слиться с темнотою он не мог".1

В тот вечер возле нашего огня

увидели мы черного коня.

Не помню я чернее ничего.

Как уголь были ноги у него.

Он черен был, как ночь, как пустота.

Он черен был от гривы до хвоста.

Но черной по-другому уж была

спина его, не знавшая седла.

Недвижно он стоял. Казалось, спит.

Пугала чернота его копыт.

Он черен был, не чувствовал теней.

Так черен, что не делался темней.

Так черен, как полуночная мгла.

Так черен, как внутри себя игла.

Так черен, как деревья впереди,

как место между ребрами в груди.

Как ямка под землею, где зерно.

Я думаю: внутри у нас черно.

Но все-таки чернел он на глазах!

Была всего лишь полночь на часах.

Он к нам не приближался ни на шаг.

В паху его царил бездонный мрак.

Спина его была уж не видна.

Не оставалось светлого пятна.

Глаза его белели, как щелчок.

Еще страшнее был его зрачок.

Как будто был он чей-то негатив.

Зачем же он, свой бег остановив,

меж нами оставался до утра?

Зачем не отходил он от костра?

Зачем он черным воздухом дышал?

Зачем во тьме он сучьями шуршал?

Зачем струил он черный свет из глаз?

Он всадника искал себе средь нас.

28 июня 1962

* Датировано 1961 в SP.
– - С. В.

1 Эпиграф написан Бродским (из примеч. в SP).
– - С. В.

– ----------------

x x x

А. А. Ахматовой

Закричат и захлопочут петухи,

загрохочут по проспекту сапоги,

засверкает лошадиный изумруд,

в одночасье современники умрут.

Запоет над переулком флажолет,

захохочет над каналом пистолет,

загремит на подоконнике стекло,

станет в комнате особенно светло.

И помчатся, задевая за кусты,

невидимые солдаты духоты

вдоль подстриженных по-новому аллей,

словно тени яйцевидных кораблей.

Так начнется двадцать первый, золотой,

на тропинке, красным солнцем залитой,

на вопросы и проклятия в ответ,

обволакивая паром этот свет.

Но на Марсовое поле дотемна

Вы придете одинешенька-одна,

в синем платье, как бывало уж не раз,

но навечно без поклонников, без нас.

Только трубочка бумажная в руке,

лишь такси за Вами едет вдалеке,

рядом плещется блестящая вода,

до асфальта провисают провода.

Вы поднимете прекрасное лицо -

громкий смех, как поминальное словцо,

звук неясный на нагревшемся мосту -

на мгновенье взбудоражит пустоту.

Я не видел, не увижу Ваших слез,

не услышу я шуршания колес,

уносящих Вас к заливу, к деревам,

по отечеству без памятника Вам.

В теплой комнате, как помнится, без книг,

без поклонников, но также не для них,

опирая на ладонь свою висок,

Вы напишите о нас наискосок.

Вы промолвите тогда: "О, мой Господь!

этот воздух запустевший -- только плоть

дум, оставивших признание свое,

а не новое творение Твое!"

июнь 1962

– ----------------

Дорогому Д. Б.

Вы поете вдвоем о своем неудачном союзе.

Улыбаясь сейчас широко каждый собственной музе.