Каменистые кораллы, выращенные на плантациях, (и многие другие продукты) перерабатывали в пригодную для человекоподобных куйков пищу другие особи, почти неподвижные, живущие внутри «человейников». Им же скармливали остатки одежды, обуви, предметов быта. Этих мы с араниным не видели, что радовало: со слов антропологов, походили амики на огромных жирных гусениц.

В общем, вид оказался очень самодостаточным: как пчелиный улей, только круче. В ответ на мой вопрос, можно ли их вообще считать цивилизованными и насколько, женщина только рассмеялась, они и сами не могли на него толком oтветить. А все шкалы и критерии, которые я пыталась вспомнить на планете, были больше творчеством фантастов, чем учёных. Даже набор критериев, определяющих возможность контакта, каждый раз был новым и очень условным.

А в моём рассказе Любовь в наибольший восторг привели действия Мария. Слишком сильно они выбивались из привычных поведенческих матриц, за пределы которых куйки почти никогда не выходили. Да, это наверняка oбъяснялось возрастными изменениями в его мозге, как и предполагали местные люди-учёные, но интересовали женщину детали: что именно замкнуло в его голове? Без трупа, конечно, этот вопрос оставался без ответа. Антрополог готова была рвать на себе волосы и кусать локти оттого, что столь ценный материал наверняка сгинул в суете межвидовых разборок. Потом плюнула и решила обратиться к капитану с требованием срочной высадки — вдруг повезёт, и Мария удастся найти. Я искренне пожелала коллегам удачи.

Поэтому после разговора Любовь с аспирантом Отто в кильватере двинулась на приступ капитанского мостика, и мы с Базилем остались вдвоём.

— Василиса, разрешите и я, что ли, немного вас помучаю? — улыбнулся он. — Не могли бы вы pассказать, как именно произошло перемещение? Дело в том, что «Чёрный лебедь» весьма далеко отсюда…

— Да я бы с удовольствием, только без показаний приборов всё это голые домыслы, — оживилась я. Одно дело исполнять роль наглядного пособия, и совсем другое — обсуждать то, о чём несколько дней болела голова, с компетентным человеком.

Базиль, хоть и специализировался на другом, оказался большим любителем астрономии, отлично подкованным в теории, поэтому все мои рассуждения и предположения выслушал с большим воодушевлением и пониманием. Это подкупало, бодрило и заставляло голову работать активнее. Какие-то версии мы сообща отбросили, какие-то возникли вновь.

Самой же стройной и непротиворечивой, на удивление, оказалась фантастическая, но подкупающая своим изяществом вероятностная теория.

О том, что объекты существуют именно в той точке пространства, в которой вероятность их нахождения больше всего, говорили давно. И теория построенного на этом принципе двигателя тоже далеко не нова: по ней требовалось уменьшить вероятность существования объекта в точке входа и повысить — в точке выхода, и тогда естественным образом возникнет пространственный прокол. Забавная, чисто умозрительная задача, которая, однако, заиграла новыми красками в контексте нашего с Гараниным перемещения. Она прекрасно объясняла, почему нас выкинуло на кислородную обитаемую планету вместо открытого космоса: просто потому, что вероятность нахождения человеческих существ на такой планете гораздо выше. Дальность и направление наверняка можно было вычислить на основе энергозатрат.

Нo самое интересное заключалось в том, что теория эта неплохо согласовывалась с событиями на планете. Перемещение словно что-то сдвинуло, нарушило стабильность поля вероятностей вокруг нас, и вдруг начали происходить события, маловероятные в обычных обстоятельствах. Почти одновременно — брухи, срыв Мария, извержение вулкана, успешная диверсия людей, вход этого исследовательского корабля именно в тот сектор, в котором находились мы, наше попадание именно в тот город, где работали полевые антропологи из экспедиции…

В общем, открылось еще одно непаханое поле для теоретиков. И это не считая самого факта перемещения с помощью прототипа!

Как бы договориться со здешним экипажем, чтобы они подобрали остатки приборов с места нашего появления. Вдруг из них удастся что-то выжать?

Наш оживлённый разговор вскоре прервался, причём на самой оживлённой ноте — в кают-компанию вошёл Гаранин, одетый в светло-серую форму без знаков различия, наверное, тоже с чужого плеча.

— Захар! — улыбнулась я полкoвнику: сидели мы к двери лицом, поэтому заметили начбеза сразу. — Хорошо, что тебя всё-таки не стали задерживать. А мы с Базилем тут прикинули теорию нашего с тобой перемещения, такая любопытная штука выходит…

Полковник постоял на месте, потом только махнул рукой:

— Да ладно, я просто убедиться, что всё в порядке. Не буду мешать.

И вышел. Я проводила начбеза растерянным взглядом. Что это он?

— На чём мы остановились? — пожав плечами в такт своим мыслям, обратилась к собеседнику.

— На функции ошеля-Петренко, — медленно ответил Базиль.

Вид у него стал немного рассеянным, мужчина бросил на меня странный задумчивый взгляд. Но потом программист встряхнулся, и разговор продолжился. Правда, опять — недолго, потому что вернулась воодушевлённая Любовь и попыталась вновь насесть на меня. И снова — безуспешно, потому что начали подтягиваться остальные. Наступало время ужина.

К которому полковник, кстати, так и не вышел. Учитывая, что на небольшом корабле, который не относился к классу комфортабельных лайнеров, никакой системы доставки еды в каюту не существовало, это обстoятельство озадачило: до сих пор Гаранин отличался отменным аппетитом. Может, я поспешила с выводами и не так уж безобидно прошёл его разговор с конвоем? Или, может, он просто уснул?

Последнее предположение я, подумав, приняла за основу. Скорее всего, поэтому Захар и с нами рассиживатьcя не стал, убедился, что со мной всё в порядке — да и ушёл плющить подушку. Начбез, конечно, кажется выносливей иных роботов, но ему тоже нужно отдыхать.