Отсидев три года, Маша не вернулась в торговлю, а с помощью той же тетки устроилась секретаршей в строительный трест. Писала она всегда грамотно и любила читать, правда, как сама признавалась, лет до восемнадцати предпочитала сказки.

Однажды на робкую секретаршу обратил внимание начинающий архитектор Егоров. Природное чутье помогло ему безошибочно угадать в Марии надежный, несмотря на кажущуюся зыбкость, фундамент для собственного неудержимого роста. В те годы нашим магазинчиком заведовала мать Егорова, которую старики Тополиного переулка до сих пор вспоминали с прерывистым вздохом. Умудренную торговым опытом женщину не смутила Машина судимость, ей было известно, как обстряпываются такие дела. Без малейших колебаний она забрала невестку к себе и, через несколько лет уйдя на покой, оставила магазин на нее. Тополиный переулок провожал Людмилу Петровну чуть ли не со слезами. Я запомнила ее удивительно живой и приветливой женщиной, тогда в торговле такие были наперечет. Один из наших покупателей и сейчас не забывал справляться о ее здоровье.

Этот старичок заходил к нам почти каждый день, но я знала, что приходит он не за книгами. Ностальгия по молодости протекала у него в острой форме. Его зачаровывала сама атмосфера нашего магазина, где пахло пыльными страницами букинистического отдела, и полки хранили отметины его собственных пожелтевших ногтей, когда, увлекшись мыслями о зеленоглазой заведующей, он принимался ковырять лакированную поверхность. Это было трогательно, и вместе с тем вызывало досаду: никто из сегодняшних покупателей не придет через тридцать лет, чтобы вспомнить, как я грациозно перетаскивала пачки книг и ловко отсчитывала сдачу.

Сегодня старичок пожаловал с самого утра и с порога проворчал, что его чуть не сшиб мусоровоз.

– Такой здоровенный, – пояснил он брезгливо, – с железной лапищей, чтобы цеплять баки. Такая гадость! Он всегда просыпает половину мусора на землю. Раньше как было? Приезжала машина, давала гудок, и все жители выносили свои ведра. Мусор аккуратненько ссыпали прямо в кузов, а шофер стоял рядом и следил, чтобы никто не просыпал мимо. А в случае необходимости подталкивал кучу большой лопатой. Вот как было.

– Прогресс неумолим, – сказала я и поспешила улыбнуться, чтобы Василий Матвеевич не принял это замечание, как личное оскорбление.

– Какой это прогресс, если от него одна грязь и неудобства?!

– Но есть и преимущества. Теперь необязательно всем одновременно выстраиваться с мусорными ведрами, каждый выбрасывает отходы, когда это удобно ему.

– Вот—вот, – ухватился он, – нас лишили еще одного повода для общения. Главный итог цивилизации – одиночество.

– Одиночество?

– Только не говорите, что не чувствуете этого! Вот вы разве не одиноки?

Я раздосадовано возразила:

– У меня большая семья. При всем желании я и пяти минут не могу побыть наедине с собой.

Сердито засопев, он постучал об пол коричневой палкой с резиновым набалдашником. Стук вышел мягким, старик прислушался и ударил еще раз. От узенького металлического колечка у рукоятки палки стремглав разлетелись солнечные искры и затерялись среди книг.

– Вот что я скажу вам, милая девушка, – торжественно провозгласил Василий Матвеевич, – только глупцы полагают, что одиночество ощутимо лишь в уединении.

– Я знаю.

Он немного смягчился.

– У вас глаза полны одиночества… В чем дело? Вы несчастны, Лида?

До сих пор я и не подозревала, что ему известно мое имя. Насколько помню, он никогда им не интересовался. Только сейчас я догадалась, насколько же ему самому одиноко среди химер многолетней давности; отражений, которых никто не видит, кроме него; звуков, давно затихших и оттесненных новыми, живыми и чересчур шумными. Так одиноко, что даже призрак списанной на слом мусорной машины волнует душу коротким всплеском радости.

Все мы состоим из надежд и воспоминаний, и одна из чаш обязательно перевешивает. Момент их равновесия неуловим, как всякое настоящее. Мы производим свои воспоминания с неутомимостью пчел.

– Василий Матвеевич, вы что-нибудь знаете о пчелах?

Под насупленными бровями сверкнуло удивление. Старик задумчиво переспросил:

– О пчелах? Неожиданный вопрос… Ну то, что они делают мед, вам, полагаю, известно? Что еще? Насколько я помню, египтяне верили, что, покидая тело человека, душа часто облекается в форму пчелы… Илья Муромец, помнится, исцелился, испив чарочку питьеца медового… А что вас конкретно интересует?

– Все, – сказала я уверенно. – Почему люди разводят пчел? Ведь ради этого они от многого отказываются. От общества других людей, например. А пчелы – это ведь не собаки, компания неважнецкая.

Он через силу оторвал взгляд от неприкрытого оконного проема:

– А вы знаете… Я вот представил сейчас, как они копошатся, такие толстенькие, деловитые. И это непрерывное жужжание, и запах меда… Все это должно завораживать. Вам никогда не доводилось испытывать чисто физическое наслаждение оттого, что рядом кто-то возится, бормочет что-нибудь? О, это ни с чем несравнимо, уверяю вас! Когда ко мне приводят внука, я получаю это удовольствие сполна.