Шрифт:
Целый год он мрачно пьянствовал на мамину зарплату и звал ее в Америку, на что она всегда укоризненно отвечала: «Здесь могилы моих предков».
Однажды, мне было тогда лет семь, отец не выдержал и заорал: «Так ты хочешь, чтобы здесь была и моя могила?»
«С чего бы? – Удивилась мама. – Твой папаша пьянствует уже лет двадцать и жив-здоров, как видишь…»
«Я… я не могу здесь жить, – жалобно произнес он, и я бросилась утешать его, решив, что папа вот-вот заплачет, но отец отвел мои руки. – Я не могу здесь ни писать, ни думать… Почему мне этого нельзя?»
Она фыркнула: «Да что ты уж такого-то писал? Все высмеивал, подумаешь большое дело! Ты бы и надо мной посмеялся, будь у меня фигурка похуже… Знаешь, как твоя мать про меня говорила? «Из простых». А вы из золотых, да?»
Посадив на колени, отец крепко прижал меня и повторил с тоской: «Поедем в Америку… Подумай хоть о них!»
«Ни-ког-да!» – отчеканила мама.
На другой день отец устроился в маленькую фотографию неподалеку, где и работал до сих пор. Аркадий подрабатывал у него по ночам – печатал чужие снимки.
Глава 2
Дверь в свою комнату брат запрещал смазывать, чтобы никому не удалось застать его врасплох. Когда я вошла, Аркадий даже головы не повернул. Вернувшись ночью, он не догадался задернуть шторы, и теперь солнце вовсю издевалось над ним. Я преградила путь свету, и в который раз пожалела о том, что так и не смогла уговорить брата поменяться комнатами. В нашей с сестрой неотлучно царил полумрак, мне казалось, что Аркадию будет там куда вольготнее. Он не приводил никаких возражений против, просто отказывался, рассеянно скользя по мне взглядом, и я чувствовала, что в который раз упускаю его. И меня охватывала тоска, словно прочь уплывала волшебная рыба – спокойно, безо всяких судорожных телодвижений, а мои пальцы не слушались и разжимались, разжимались.
– Что тебе принести? – Спросила я, присев на кровать брата, и осторожно положила руку на обтянутое простыней плечо.
Аркадий дернулся, показав, что в моем прикосновении не нуждается, и просипел наполовину в подушку:
– Цианистого калия…
Он всегда отвечал именно так, но я каждый раз спрашивала, и это уже стало ритуалом, значившим, что все идет как обычно.
– Кваса хочешь?
– Угу. Отец дома?
– Ушел снимать студентов.
– Бедные студенты… Это Крыска там орет?
– Не называй ее так. Когда-нибудь она перережет тебе за это горло.
– Ой, позови скорее, я скажу ей это миллион раз!
– Достаточно будет и двух, – я потянула простыню.
Аркадий сморщился от света, точно котенок, и закрылся руками. Это было жестоко, но мне нравилось, как он гримасничает, и я всегда подставляла его лицо прямым лучам.
– Что-нибудь помнишь?
Он с трудом приоткрыл темный глаз и поспешно зажмурился:
– Слава Богу, ничего.
– В какой-нибудь точке две реальности пересекутся, – пообещала я.
– Это не точка, – простонал он, отбирая у меня простыню. – Это крест. Мой могильный крест. Как ты думаешь, меня похоронят на русском кладбище под Парижем?
– Лет через пятьдесят – обязательно.
– Типун тебе на язык! Еще пятьдесят лет таких мучений? Ты – добрая душа. Иди отсюда.
– Мы скоро все уйдем, отоспишься в тишине… Ты опять заходил к ней?
Простыня медленно сползла. Брат смотрел на меня трезвыми печальными глазами. За этот трагический взгляд первая учительница прозвала его Безутешным Арлекином. Высокообразованная была женщина.
Но я, конечно же, не ее имела в виду, задавая вопрос. И брат прекрасно понимал, что я спрашиваю о Наталье Николаевне. Ее бессмертное имя сыграло роковую роль: Аркадий изумился и посмотрел на нее повнимательнее, а после уже не смог отвести взгляда.
В их знакомстве не было ни грана поэзии. На свою беду Аркадий вышел из подъезда в тот момент, когда немолодая женщина со старомодным чемоданом пыталась преодолеть «разлив Нила», как мы называли потоки канализационных вод, которые то и дело обрушивались на Тополиный переулок. Он подал ей руку и предложил донести чемодан.
Первое прикосновение не поразило обоих молнией. Идти оказалось недалеко: Наталья Николаевна приехала к одинокой старшей сестре, живущей в соседнем доме, и собиралась остаться у нее навсегда. Позднее мы узнали, что до этого она жила в Ялте с мужем, после смерти которого не смогла остаться в Крыму. Он был лучшим нейрохирургом, и умер на пороге операционной, едва закончив свою работу.
Аркадий донес чемодан до самой квартиры, потому что спешить ему, как обычно, было некуда, и сказал на прощание: