Шло время.

Вдруг пронесся слух, что Военно-революционный комитет предъявил Временному ультиматум: двадцать минут на размышление и сдаваться. Это Серникову очень понравилось: вот как заговорили мы с министрами. Однако время шло, а положение дел не менялось.

В восемь вечера Временному правительству предъявили новый ультиматум, дав на этот раз всего десять минут на размышление. Но прошло и десять минут, и полчаса, а ответа так и не было.

Не было и сигнала идти на штурм. Солдатам не терпелось, солдаты рвались в бой. Им, привычным к куда более сложной и трудной фронтовой обстановке, хотелось скорей начать и закончить дело. Никаких сомнений в победе у них не было.

Не было сомнений и у Владимира Ильича Ленина, который в эти часы в Смольном напряженно следил за развертыванием действий и, хотя был человеком глубоко штатским, выражал крайнее возмущение тем, что многотысячные отряды солдат, матросов и красногвардейцев до сих пор не покончили с кучкой юнкеров и не овладели Зимним. Вот-вот должен открыться II Всероссийский съезд Советов. На нем окончательно решится вопрос о власти, а кучка министров, изображающих из себя власть, до сих пор не арестована. Черт знает что! И он слал одну за другой возмущенные и даже грозные записки в полевой штаб Военно-революционного комитета.

Подвойский — председатель ВРК и начальник штаба, не спавший несколько ночей, издерганный, озабоченный, но воодушевленный, очень сердился на эти записки, но в конце концов понял, что ждать действительно больше нельзя. Штурм так штурм!

В девять часов сорок минут прогремел сдвоенный залп: холостой с Петропавловки и тут же выстрел с «Авроры». Вслед за тем, показалось Серникову, город вздрогнул и зашатался от оглушительного «ура!» Оно перекатывалось из конца в конец, ни на минуту не умолкая. Серников и сам кричал «ура!», не слыша собственного крика, видя вокруг себя раззявленные рты.

Сигнальный выстрел и это всеобщее «ура!» без всякой дальнейшей команды подняли осаждающих и бросили их в атаку. Приглядывая за своими, которые — пошла все-таки на пользу выучка — не отставали от командира, Серников тоже ринулся в атаку, впервые в жизни испытывая от этого подлинную радость. Дворцовая площадь встретила их шквальным ружейным и пулеметным огнем. Стреляли из-за штабеля вокруг колонны, из окон и с крыши дворца. Необстрелянные красногвардейцы, 98 да и опытные солдаты-фронтовики повернули назад.

Обозленный и сильно возбужденный, Серников оглядел свой отряд.

— Все целы? — спросил он.

— Вроде бы все, товарищ командир. Вон только Серегу малость царапнуло.

Сергей стоял в сторонке, с недоумением рассматривая аккуратную дырочку в своей старой шапке. Ухо его слегка кровоточило, но Катька, у которой через плечо висела отрядная санитарная сумка, уже примеривалась его бинтовать. Губы у Катьки тряслись, и с перепугу она ругала Серегу, точно он сам был виноват:

— Дурень несчастный! Возьми пуля чуть влево, и капут тебе.

Еще несколько раз ходили в атаку, и так же безуспешно. Появились раненые.

— Разве ж можно в лоб! — ругался Серников. — С флангов их надо, с флангов!..

Часам к десяти вечера бой постепенно затих, наступила передышка. И вдруг в этой относительной тишине послышался какой-то странный и нетерпеливый звон. Серников сразу не мог понять, откуда он, а догадавшись, страшно удивился: где-то звенел трамвай, требуя пути. Потом звон прекратился, послышалось сперва нарастающее, потом затихающее гудение, несколько коротких и совсем уже далеких звоночков, и все стихло. Трамвай укатил.

«Чудеса! — поразился Серников. — Трамваи ходят, как ни в чем не бывало. Давеча я слышал, ребята говорили в Александрийском, что ли, театре спектакль какой-то показывают. Это надо же, тут, можно сказать, война идет поважней германской, а ктой-то в театре сидит, пьески смотрит… Придет домой, спать ляжет в постель, утром проснется — здрасьте пожалуйста: было Временное правительство, и нету. Аккурат, пока он в театре сидел, мы власть брали».

Он покрутил головой, чтобы отогнать эти внезапные мысли, тем более что вновь поднялась стрельба. На этот раз били с фланга по дворцу, били из пулемета, установленного каким-то чудом на самой ограде Александровского сада.

Ахнули, наконец, оглушительно две пушки из-под арки Генерального штаба, и сразу брызнули в разные стороны поленницы дров вокруг Александровской колонны. Снова с оглушающим «ура!» все, кто находился на Морской, ринулись в атаку. Пушки перенесли огонь на Зимний, а площадь уже заполнила лавина атакующих. Били трехдюймовки Петропавловской крепости, захлебываясь стучали пулеметы. «Ого! — подумал Серников, — похоже на дело». С Петропавловки упал на площадь меч прожектора, разом осветив толпы солдат, матросов, красногвардейцев, бегущих к Зимнему волна за волной. «Черти! — выругался Серников. — Что ж они прожектором да по своим!» И, точно подслушав его мысли, световой конус внезапно погас.