И в моей груди расцвело тогда

Чувство яркое нежной любви…*

Именно эти строки Ирина выбрала эпиграфом к своему сборнику. Под прекрасное исполнение наши элегантные студенты театрального училища дарят всем присутствующим женщинам веточку кустовой белой хризантемы, возле Ирины ставят корзину, полную таких же хризантем, они зефирным облаком ластятся к ее ногам.

Вспоминаю, как сегодня рано утром, проснувшись, мы спорим с Сашей, еще лежа в постели.

— Почему рубашка всегда белая? — спрашиваю я.

— Не всегда, — возражает Саша. — У меня много разноцветных рубашек.

— Которые ты не носишь! — заканчиваю за него я.

— Ношу. Иногда, — ворчит Саша. — А в чем дело-то?

— Хочу понять твою странную любовь к белому цвету, — объясняю я. — И именно в рубашках.

— Классика. Что тут понимать? — удивляется Саша. — Ты же в курсе, что у белого много оттенков.

— И у белого? — моя очередь удивляться. — Ты намекаешь на модные оттенки серого?

— Нет. Я серьезно говорю тебе о разных оттенках белого, — смеется Саша. — Но мне нравится ход твоих мыслей! Есть белый, белоснежный, зефирный, лунный, белая лилия, облако, ангел, чайка, опал, лотос и даже редька…

Смеюсь и не верю:

— Врешь! На ходу придумываешь!

— Вовсе нет! — смеется вместе со мной Саша. — Еще белый дым, слоновая кость, молочный, алебастровый…

— Ясно! — прекращаю спорить я. — Давай-ка сегодня на свои переговоры ты наденешь "облако"… Нет! Лучше рубашку цвета редьки!

И мы долго смеемся, целуясь и забывая о времени.

Костик показывает нам видеонарезку из новостных программ, посвященных успеху Ирины Тарасовой на конкурсах. А потом мы выводим на наш огромный экран иллюстрации Ирины. Я начинаю читать Тэффи под мягкое инструментальное сопровождение:

Я — белая сирень. Медлительно томят

Цветы мои, цветы серебряно-нагие.

Осыпятся одни — распустятся другие,

И землю опьянит их новый аромат!

И в это время в зал заходит Саша. Он впервые видит меня в новом платье и буквально застывает на месте, словно не верит своим глазам. Я тоже поражена, потому что у него в руках букет мелких голубых цветов, очень похожих на те незабудки, что распустились на моем невесомом платье. И я читаю стихи о белой сирени, думая о его букете для меня. А ведь он не видел моего платья до этого момента…

Меж небом и землей, сквозная светотень,

Как пламень белый, я безогненно сгораю…

Я солнцем рождена и в солнце умираю…

Я жизни жизнь! Я — белая сирень!

Юные пятилетние воспитанницы Галины Ивановны из детской хореографической студии в юбочках, оформленных как лепестки фиалки, танцуют, а Ирина сама читает стихи Плещеева:

— Скажи, фиалка, отчего

Так рано к нам ты воротилась,

Когда в полях ни одного

Ещё цветка не распустилось?

— Бедна нарядом и мала,

Я меж других цветов незрима,

И если б с ними я цвела,

Ты, может быть, прошёл бы мимо.

Мы с Сашей завтракаем свежеиспеченными булочками с корицей.

— Если бы ты в самый первый день нашей встречи испек их для меня, — постанывая от гастрономического экстаза, сообщаю я ему с набитым ртом, — то я легла бы к тебе в постель в течение пяти минут. Тебе от меня даже отбиваться бы пришлось и выдвигать обвинение в изнасиловании.

— Если бы я только знал! — сокрушается Саша. — Это сколько же времени потеряно зря! Я мог бы уже полгода находить твои волосы на своих подушках?

— Да! — радостно вру и дразнюсь я. — А ты заметил только мои рваные джинсы.

— Твои рваные джинсы я, конечно, заметил, — соглашается Саша. — И черный пуловер с разноцветными снежинками. Но затормозил я на твоих глазах. Ты как-нибудь оденешься для меня так, как была одета при первой нашей встрече? Ты мне месяца три снилась такой…

Сначала Галина Ивановна рассказывает гостям о детстве и юности Ирины, потом Степан Ильич, растрогавшийся до слез, в отличие от железной жены, у которой не дрогнул голос и не появилось ни одной слезинки, показывает сделанный им из первых рисунков Ирины диафильм. Это так трогательно, что от неожиданности плачет даже Ирина. Димка с Костиком показывают мне большой палец, восторгаясь моей идеей.