Стриглась Аннет коротко, волосы у нее были соломенного цвета, нос острый, губы тонкие, скулы высокие. В лице угадывалось нервное напряжение, и на виске, не скрытом волосами, билась синеватая жилка. Глаза зеленые, умные.

Нет, Баль бы уже бежал от нее на своем грузовике с рыбой.

— Что мне делать? Раздеваться? — спросила Аннет, разглядывая помещение в поисках места, куда можно было бы сложить сумочку и одежду.

Голос у нее был обычный, приятный, но не грудной, без хрипотцы, которая позволила бы ей чувствовать себя femme fatale, а особей противоположного пола сводила б с ума.

Темная юбка. Синяя блузка. Жакет.

— Только верх, вместе с бюстгальтером, — сказал Берштайн.

— Юбку?

— Нет никакой необходимости.

— Извините, а…

— Шкафчик слева. Там же бахилы.

Искин гигиеническим полотенцем протер ложе. Искоса он поглядывал, как Аннет легко, без стеснения, скидывает блузку, открывая светлую кожу плеч, живота и грудь с темными кружками сосков. Никакого бюстгальтера она не носила.

Искин представил, как впивается в эту грудь губами, и отвел глаза, сосредотачиваясь на том, чтобы удалить пятнышки грязи с похрустывающего под пальцами материала. Со Стеф такого не было, подумал он в некотором удивлении. Ни когда она лежала перед ним в комнате Баля в прозрачных своих трусиках, ни когда она задела его штаны в автобусе. То есть, было, но в самом коротком, бессознательном и спонтанном смысле. А тут, бесконтактно…

Искин тут же выругал себя. Ну-ка, господин gefangene, что за мысли? Вы, собственно, работать собираетесь?

— Мне сразу ложиться? — спросила Аннет, встав у шкафчика.

Вид у нее был забавный — голубые бахилы и юбка. Странная модница пришла на показ.

— Нет-нет, — сказал Берштайн, — сначала ко мне. Нам надо заполнить данные.

— С идентификатором?

— Да.

Аннет замешкалась.

— Мне сказали, что результаты обследования не попадут…

Она как-то беззащитно посмотрела на Искина.

— Не попадут, — подтвердил Берштайн. — Плохие — не попадут. И это стоит еще десять марок. Садитесь.

Шурша бахилами, Аннет пересекла помещение и села на круглый стул перед столом. Поежилась.

— Меня будете обследовать вы?

— Нет, мой коллега, доктор Леммер Искин.

— Это я, — сказал Искин.

Он встал у биопака, комкая полотенце.

— Очень приятно.

Улыбка у Аннет вышла искусственной.

— Идентификатор, — протянул ладонь Берштайн.

— Пожалуйста.

Женщина вложила в нее карточку.

— И десять марок.

— Да-да, я помню.

— Хорошо.

Берштайн сунул идентификатор в ридер перфорированным краем. Пять минут пришлось ждать, пока по телесвязи придет ответ. Аннет успела взять из шкафа сумочку, кошелек и передала Берштайну две банкноты в пять марок и одну в десять.

Затем зашелестело табло.

— Очень хорошо, — сказал Берштайн. — Если мы обнаружим у вас какие-то посторонние м-м… привнесенные дополнения, то эта информация отсюда никуда не уйдет.

— Это точно?

— Да. Доктор Искин выявит и уничтожит юнит-колонии, а в запись для идентификатора и санитарной службы попадет уже повторное обследование, которое и покажет ваше чистое, никогда не подвергавшееся заражению тело.

— Хорошо, — сказала Аннет.

— У вас были какие-нибудь симптомы?

— Дурнота.

— И все?

— Спазмы. Я не могла глотать.

— Картинки под веками? Желтые? Коричневые? Чередующиеся? — вмешался Искин. — Может быть, вы слышали голоса?

— Голоса?

Аннет повернула к нему голову. На лбу ее проступила и пропала крохотная складка.

— На фольддойче. Einstellung. Regelung, — подсказал Искин.

— Н-нет, — не слишком уверенно произнесла Аннет.

— Хорошо, — сказал Искин. — Почему вы решили, что произошло заражение?

— Мне так сказали.

— В смысле?

— У моего мужа есть любовница, — уголок губы у женщины пополз вниз. О своей сопернице она явно была не очень высокого мнения. — Мы, собственно, уже два года не живем с мужем вместе, но у нас есть обязательства. В целом, он, конечно, волен поступать, как ему заблагорассудится, и его похождения меня не волнуют. Но выезжать на приемы в Висбах или к его семье мы вынуждены совместно. Это связано…

Она замолчала.

Впоследствии Искину казалась очень милой, забавной эта ее манера вдруг останавливаться на полуслове, замирать, словно превращаясь в фотокадр, в собственный портрет. Лицо Аннет тогда становилось неподвижным, скульптурным, но очаровательно живым, живущим, сосредоточенным — рот чуть-чуть приоткрыт, зеленые глаза смотрят в себя, морщинки всплывают изнутри, из-под слоя тонус-геля.

Муж ее боялся таких состояний и вроде бы одно время носился с идеей визита в психиатрическую клинику.