— Хочешь, я распечатаю тебе это. Принтер у меня — чёрно-белый, но я могу сделать цветные рисунки где-нибудь на работе или у знакомых, у которых есть цветные принтеры. Сооружу тебе альбомчик, и ты во времена хандры будешь листать его, и у тебя всякий раз будет подниматься настроение.

Зина оживилась.

— На экране — интереснее, — сказала она. — Как в кино. А можно сделать так, чтобы это всё осталось у тебя в машине и чтобы я, когда захотела, всегда бы могла посмотреть то, что ты сейчас нарисовал? — спросила она.

— Конечно, можно! А кроме того, я и мои рисунки обладают одним удивительным свойством!

— Каким?

— Всё, что я, рисуя, предсказываю, то и сбывается!

— Ой, дай-то бог найти мне в жизни волшебного принца, который бы вот так повёл меня под венец!

— Ты его найдёшь!

— Дай-то бог! Так хочется найти в этой жизни необыкновенного, хорошего, доброго человека! Чтобы был такой же необыкновенный, как ты, но только богатый!

Я рассмеялся.

— Хочешь, я нарисую тебе всю твою судьбу до самой до глубокой старости?

— Хочу, конечно! А это будет счастливая судьба?

— Ясное дело! Разве ж я тебе стану рисовать несчастливое будущее?

— И это всё сбудется?

— Непременно! Ведь я же волшебник!

— Ну тогда нарисуй, Пашенька! — покрасневшие было глаза у Зины оживились. — Я верю, что всё будет так, как ты мне нарисуешь! Ты добрый — я знаю! Господь бог тебя услышит и сделает так, как ты просишь!

С тех самых пор у нас так и повелось: по вечерам Зина мне рассказывала что-нибудь про себя, а я изображал это на экране. Иногда она приносила мне свои фотографии — детские, взрослые, всякие; я снимал их сканером и загонял на экран, а после этого уже обрабатывал их так, как только хотел. Эти наши рисовальные вечера всё больше напоминали старинные посиделки у камина; мы беседовали о серьёзном, о пустяках, о делах минувшего дня или о прожитых годах. Я рассказывал ей о себе, а она мне — о себе… Причём уговор был такой — чтоб всё честно и чтоб без утайки.

Очень скоро, впрочем, выяснилось, что я про себя самого рассказывать особенно-то и не мог — жизнь у меня небогата внешними событиями: высшее образование, служба в армии офицером, женитьба, рождение дочери, развод. Ну разве что ещё латынь и моя страсть к рисованию — так ведь про это словами не расскажешь, это — как музыка!.. Зато уж у Зинаиды было что поведать!..

Время шло. Я с большим интересом слушал и слушал, как она изливала мне свою душу, и думал, что всё это — просто так, забыв, что просто так — ничего не бывает, что большое и всё нарастающее количество чего бы то ни было, неизбежно должно перейти в какое-то новое качество.

И вот однажды случилось: Зина сначала заболела (это было что-то по женской части, в подробности я тогда не пожелал вникать), потом долго выздоравливала, потом, впав в какое-то уныние, внезапно, ничего не сказав мне, но договорившись обо всём у себя на работе, уехала на Чёрное море недели на три, а вернувшись, вдруг потребовала, чтобы я всю её историю жизни отныне не просто слушал и зарисовывал, но ещё и записывал бы. И чтобы поскорее. И с точным сохранением имён, дат и прочих вещей. А потом, чтобы опубликовал.

Я было стал возражать: для тебя-то я сделаю всё, что угодно, но ведь так не бывает; имена и некоторый фактический материал всегда изменяют, чтобы потом родственники, сослуживцы, соседи по дому и современники не узнали, что ты — это ты…

На что Зина мне возразила: а мне нечего стыдиться! Если ты мне настоящий друг, то сделай так, как я тебя прошу! А если такого никогда раньше не было, то пусть теперь будет!

Я тогда подумал, что её просьба — это проявление женской логики, против которой не попрёшь, вспомнил, что нечто подобное я уже встречал прежде в мировой литературе, например, у одного знаменитого шведа, который умудрился написать в своём романе ВСЁ и безо всякого художественного вымысла про себя самого и про свою жену, про то, какая она у него была мерзавка, а та в пику ему написала роман-опровержение под названием «Всё было совсем не так». Вспомнив это, я несколько успокоился. И зря.

Совсем невероятное требование я услышал позже: ты должен написать не только то, что со мною на самом деле было, но и то, что на самом деле будет!

Я пытался перевести всё на картинки с принцами и прочие сказочно-мультипликационные затеи, но Зинаида требовала реализма и даже — документализма.

— Вот же ты дура! — разозлился я. — Да откуда ж я знаю, что с тобою дальше случится? А ну как я тебя настрою на одно, а у тебя в жизни получится другое! И отвечай потом перед тобой!

— А ты настрой меня на то самое, что нужно. И не настраивай на то, чего не нужно. И тогда всё и будет хорошо. Ты уж постарайся там, пожалуйста.

Не берусь описать с помощью цитат из нашего с нею диалога её дальнейшие объяснения, а просто попытаюсь пересказать ту Зинаидину мысль, которая до меня некоторое время спустя дошла: в её понимании, я — это некая spes ultima — последняя надежда, я — это некое существо, которое не от мира сего, которое всё знает, во всё проникает и всё понимает по-настоящему, а не так, как все остальные; я сижу за пультом перед экраном компьютера и общаюсь с чем-то таким, с чем не общается никто на свете. И это — неспроста!