Во-первых, его ладони были раскрашены в красный цвет. Во-вторых, брюки, в которых он намеревался завтра ехать, оказались испачканными в нескольких местах, да и модный пиджачок тоже: на рукаве, у кармана и лацкана каким-то образом. Он горестно выдохнул, локтем открыл дверь в ванную комнатушку, включил воду и поглядел себе в глаза, признаваясь, что хуже всего было в-третьих — в квартире было чисто.

То есть управляющий выполнил поручение своего жильца в точности, наняв человека для уборки квартиры и покрасив подъезд. Это словно подливало масло в воду из-под крана, не давая ладоням очиститься. Намыливая и смывая, намыливая и смывая, он окрашивал воду в цвет крови, но краска стиралась медленно, слоями. Доктор повторял утомительную процедуру раз за разом, произнося про себя:

— Как жить с этим? Как с этим теперь жить?! Как теперь жить? Как?

*

Хмурым дождливым утром невыспавшийся Алекс вернулся на Ахейский узел, припарковал мобиль в пульман-паркинге, вышел на платформу подышать свежим воздухом и вдруг с удивлением обнаружил там Юджина с большой дорожной сумкой на колёсиках.

— Юдж? Вот это встреча! Ты куда собрался? На море отдохнуть? — окликнул он его издалека.

— О! Какие люди! — бросился к нему обрадованный Юдж. — Алекс, что с тобой! Не узнаю! Ты как успешный коммерсант! Свитер, сумка дорогая, штиблеты надраены!

— Так я и есть коммерсант, строительством решил вот заняться, а то сколько можно хернёй маяться! — пожал протянутую руку Доктор и приобнял друга, похлопав его по спине. — А ты чего такой нарядный, на отдых, что ли? Куда решил сгонять?

— Не, дружбан, уезжаю я. Уезжаю навсегда.

— Как навсегда? Куда? — ошарашенно остолбенел Алекс.

— Ещё не решил. Но уже продал комнатёшку свою, рублы на счёт закинул, ручную кладь с собой и погнал по Союзу-батюшке. Может, в полисе каком осяду или в наукограде, квалификация позволяет, а может, по миру подвигаюсь — сам ещё не знаю.

— А что ты так? Внезапно как-то.

— Да ты знаешь, давно уже хотел так поступить. Всё достало! Это раз! И ликей, и моя погасшая любовь, и наши унылые коллеги алкоголики, да и ты смотался. В общем, решил начать новую жизнь. Всё! Амба! — разошёлся Юджин.

— Я рад. Ну а что тогда два?

— Не понял?

— Ты сказал, что всё достало, и это раз. А что тогда — два?

— Два? Да как сказать… не знаю, — цокнул Юджин, покрутил головой и как-бы нехотя продолжил. — Видишь ли, тут я ночью проснулся, стих написал и уснул, а утром встал, прочитал и что-то понял. Как щёлкнуло. Вот тогда и решился, что пора. Хватит ждать, нам с тобой по тридцать лет, нужно или искать себя, или создавать.

— Это двояковыпуклый процесс, — заумничал Доктор.

— Сам ты двояковыкуплый…

— Выпуклый…

— Выкуплый… — не смог выговорить и широко улыбнулся Юдж. — Да хоть амфифильный. В общем, надеюсь, что не пропаду, себя создам или найду. Хоть, признаюсь, будет мне тебя не хватать, дружбан. Очень! Мне нравилось, как мы с тобой за всё — от атома до галактики могли обсуждать долгими вечерами и запивать это дело пивком, — похлопал он себя по пузику.

— И мне, Юдж, и мне! — от избытка чувств даже приобнял его Алекс. — Ну, а что за стихи ты написал, раз они тебя с места сдёрнули?

— Стихи?

— Ну, ты сказал, что написал какие-то стихи и что-то понял…

— Да так! Ой, вон, смотри, маг уже тянется, сейчас будет здесь. У тебя какой номер вагона?

— Первый, а у тебя?

— Восемнадцатый.

— Вот и жизнь нас по разным пульманам рассадила, Юджин, — подал руку на прощание Алекс, наблюдая, как маглев быстро и плавно приближается к перрону.

— Главное, что движемся в одном составе, мой друг, — ответил на рукопожатие немного грустный Юдж. Он уже повернулся было, чтобы пойти дальше, в свой восемнадцатый вагон, как его окликнул голос.

— Так а что за стихи-то были, Юдж?

Тот остановился:

— Ты действительно хочешь их услышать?

— Да!

И тогда, сквозь нарастающий шипящий шум прибывающего широкоосного состава, Юджин прочитал ему то, что было начертано на листке бумаги, прижатом исписанным карандашом.

Я не умею говорить «прощай», я не умею слушаться приказов,

Я не люблю свои пустые фразы, в которых обещаю обещать.

Я ночь за ночью познаю себя, я щупаю душою — кто есть рядом,

Я ненавижу рамки и порядок, а если подчиняюсь, то скрипя.

Я не пишу, бывает, года три, а после не могу остановиться,

Я подхожу к черте, где цифра 30 меня пугает, сколько не хитри.

Я знаю то, что путь ещё далёк, но все же за плечами половина,

И у меня пока, увы, нет сына, хоть я давным-давно не одинок.

Я не хочу, чтоб на последних днях, когда уже дряхлеть придётся телом,