— Отлично, — восхитился Штейнман. — Обожаю бурю.

— А пережидал ли ты ее в темной пустой бане, без громоотвода и без икон, когда молния подкрадывается к окнам, когда поля от ночного жара малиновые, а грохот слышится прямо над головой? — спросила Франческа, не удержавшись.

Штейнман искоса поглядел на Франческу.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Ну, на сколько я выгляжу?

— Лет на двадцать, — сказал Штейнман честно. — Но двадцать тебе не может быть. Черт тебя знает, не хочешь — не говори…

Между тем шоссе все не показывалось и не показывалось, и это было странно; как вдруг они неожиданно вышли на дорогу. Правда, дорога была не асфальтовая, а бетонная, уложенная большими плитами, из которых торчали гнутые железные уши.

— Я вижу в той стороне, — присмотрелся Штейнман, — пустое пространство. Наверняка в этом месте дорога впадает в шоссе.

Они пошли к шоссе. Плиты, видно, укладывали где гладким лицом, где шершавой спинкой; их следы горели в жаркой сосновой тени и уходили все дальше. Они слышали море позади, но шоссе, к которому они шли, было пустынно — или это не шоссе?

— Это не шоссе, — сказал Штейнман, когда все уже было ясно. — Черт, мы пошли не в ту сторону.

Лес перед ними расступился; в огромном карьере, белый и пустой, стоял на горячем песке заброшенный завод. В темных окнах не было стекол; ржавые обрывки колючей проволоки, словно плющ, вились по бетонному забору. Вокруг уже начали прорастать маленькие елочки.

— Наверное, над воротами, — пошутил Штейнман, — было раньше написано: «Arbeit macht frei».

— Ну что, пошли назад? — предложила Франческа. — С того-то конца бетонка точно в шоссе упирается. Чего мне и хочется всеми силами.

— Погоди, давай посмотрим, что там внутри. Полазаем. Вдруг там скелет прикованный или груды золота.

— Очень хорошо, — возразила Франческа, — но я туда не хочу. Босиком можно ножку наколоть на какой-нибудь ржавый гвоздь.

— Ну, иди обратно! — сказал Штейнман, покосившись на нее, и прошел в ворота.

Франческа вздохнула и последовала за ним.

По заброшенным заводам ходит солнце год за годом, комары там, в жирной зелени ручья, по развалинам открытым ходит смерть неслышно чья. А разваренное солнце, как яичница, слепое, разлитое в поднебесье. Дыма полосы на лесе. Тишина звенит, качаясь, разрастаясь — жар трескучий по кирпичным льется сводам, темно море, зыбка твердь, над горой восходит туча, по заброшенным заводам ходит, бродит чья-то смерть…

Франческа обогнула бетонный корпус, стараясь ступать в тень, и увидела Штейнмана. Он стоял перед проломом в стене, приложив палец к губам.

— Там, на втором этаже, кто-то есть, — шепнул он. — Я в окно увидал. Сидит неподвижно. Один. Тсс… пойдем заглянем.

Внутри все было завалено кирпичом, штукатуркой, сломанными станками, но лестница на второй этаж сохранилась. Они вдвоем, стараясь не шуметь, прокрались вверх и вышли на второй этаж. Там, в квадратной полутемной комнате, откуда солнца не было видно, в старом продавленном кресле сидел человек. Штейнману и Франческе было хорошо его видно; он же заметить их не мог.

У человека была небольшая аккуратная борода, совсем седая, волосы тоже. Черты лица — на одно выражение, словно бы так всю жизнь он и жил, то ли сосредоточенно к чему-то приглядываясь, то ли оценивая, то ли любуясь. Сидел, расслабившись, неподвижно, приоткрыв глаза, и по временам подносил ко рту сигарету. Что-то себе думал. На коленях у него лежали бумаги, в углу стояло что-то большое и бесформенное под грязным покрывалом.

— Заходите, — сказал он, не поворачиваясь.

Штейнман и Франческа зашли, озираясь и чудясь. Как можно здесь жить? — подумал Штейнман. И все-таки это был дом. Голые стены, завешенные тканями, разбитый пол весь в щербинах, постель, сделанная из кучи старых журналов, кресло и чайный столик, печка-буржуйка — и все-таки здесь было уютно, пахло пылью и будто бы чем-то мясным. Похоже, старик сам готовил себе еду, а может быть, и охотился тоже сам. В комнате было хоть и беспорядочно, но чисто.

— Вы долго меня искали? — сказал старик.

— А кто вы? — спросила Франческа, холодея.

— Я тот русский, который изобрел водяное топливо, — сказал старик невозмутимо. — Вас, наверное, послали туда не знаю куда искать то не знаю что, и вы, конечно же, на меня наткнулись. А может быть, кто-то из вас, — и старик лукаво прищурился на Франческу, — даже знал, что меня на самом деле нет, и что все это провокация и дезинформация.

— Погодите-ка, — осенило Штейнмана. — Франческа!.. Ты…

— Мда, — сказала Франческа обычным бесстрастным тоном. — Именно так. Тем хуже для меня, как ты сам понимаешь.