– Увидите. Только не торопитесь.

– Не торопиться? Ей – тридцать три, мне – тридцать пять. Не так уж много времени у нас впереди.

– Достаточно, – заверила Ксения Петровна. – Еще устанете нянчиться.

– С кем? – не понял я.

– С вашими детьми.

Я не выдержал:

– Зря я сказал про доплату… Вы начинаете сочинять небылицы.

Она обиженно заявила:

– Ничего я не сочиняю! Если не верите, можете вообще не платить.

– Нет уж, я заплачу. И я вам верю. Извините. Просто все, что вы говорите, слишком уж неправдоподобно.

– Главное, не берите конверт, – снова предупредила она.

– Хорошо, не буду.

– Это очень серьезно!

– Я понял, понял. А что это может быть за конверт?

Ксения Петровна только руками развела:

– Вот этого я вам не скажу. Не знаю. Я ведь не Господь Бог.

– Да уж, Он бы мне подсказал.

Она строго одернула:

– Не богохульствуйте!

– Да никогда! Отобедаете с нами?

– Некогда, – вздохнула она. – Столько работы, вы и не представляете. Всем надо помочь. В мире еще много людей, нуждающихся в помощи.

Мне все еще трудно было воспринимать все это всерьез, и я сказал:

– Как у нас в обеденные часы. Всех надо обслужить быстро и на высшем уровне. Приходите ко мне в ресторан, я вас угощу.

Но Ксения Петровна неожиданно воспротивилась:

– Не надо меня угощать! Я ведь взяла с вас деньги. Эдак вы все растранжирите.

Я вышел проводить ее. Когда она наклонилась, чтобы обуться, в прорези ворота показался кусочек старческой, пятнистой кожи. Мне отчего-то стало жаль ее и стыдно, что я так откровенно над ней насмехался, хотя вообще это мне не свойственно. Я виновато проговорил:

– Спасибо вам большое! Хорошо, что мама к вам обратилась. Вы мне очень помогли.

Выпрямившись, Ксения Петровна тяжело отдышалась. На висках, под короткими волосками, блеснули капельки пота. Меня потянуло достать платок и стереть их, но, конечно же, я этого не сделал. Она качнула перед моим лицом коротким некрасивым пальцем, будто сожженным марганцовкой.

– Вы даже не представляете, как я вам помогла. Но потом вы это поймете.

«Переигрывает», – с. досадой подумал я и улыбнулся ей в ответ.

Она тоже улыбнулась, но как-то жалобно, словно умоляла чем-то, а я был так туп, что не мог понять. Я настороженно спросил:

– Что? Что-то еще?

– Нет, – она мелко затрясла головой. – Ничего больше. Берегите себя.

– Да со мной и так все нормально, – заверил я. – Многие считают меня баловнем судьбы.

Ксения Петровна шагнула к двери и, не обернувшись, спросила:

– Но вы-то знаете, насколько они ошибаются, правда?

И я вдруг с ужасом догадался, что она прочла по моей руке гораздо больше того, что произнесла вслух. И, скорее всего, я был распахнут для нее вместе со всем моим тщательно скрываемым прошлым и смутным будущим. Она обернулась, и я почувствовал, что не могу заставить себя взглянуть ей в глаза.

– Хорошие люди редко бывают счастливыми, – негромко сказала она. – Таков уж закон природы. Но поверьте мне, счастье не стоит того, чтобы стать негодяем. Постарайтесь уберечься

Цепляясь друг за друга, слова вытягивались изящными цепочками, из которых уже вырисовывался узор будущей кольчуги, готовой защитить только зарождающееся тело романа. Главное, как всегда, скрывалось от посторонних глаз внутри, но среди Арининых читателей почти не было посторонних. Ей везло: они все понимали о полуслова, заражались ее страстью и были готовы, на время чтения книги, разделить ее жизнь и смерть.

Она внезапно споткнулась на последнем, не написанном, но подуманном слове. Иногда мысли о совершенно разных вещах созревали у Арины как бы в двух полушариях. Одним Арина отслеживала сюжет, другим размышляла о вещах, происходивших с ней в реальной жизни. Это было крайне утомительно, как и любое раздвоение, и потому случалось редко и продолжалось недолго. Но этот момент был как раз из таких.

Подскочив, Арина с ужасом взглянула на часы. Они показывали четверть десятого. На миг она растерялась: утра или вечера? Потом с яростным рыком схватилась за голову – конечно же, вечера! Утром она поднялась только в половине одиннадцатого.

– Кирилл, – простонала она. – Господи, ведь с ним ничего не случилось, правда?!

К Богу она обращалась довольно часто, оставаясь при этом человеком достаточно сильным и самоуверенным. Чаще всего мысленно, и никогда – в церкви. Священников Арина презирала, считая их главными предателями Христа и его учения, потому что большинство из них всей своей жизнью отталкивали людей от религии. Она относилась к тому разряду глубоко верующих людей, которые убеждены, что никому на свете не дозволено становится посредником между Создателем и его творением. Из молитв Арина помнила только «Отче наш», но в мыслях она поворачивалась к Богу так часто, что полагала: можно обойтись и без пароля. Не может быть, чтобы за столько лет Он ни разу к ней не прислушался. Однако с мольбой о другом человеке Арина обратилась впервые и сама не придала этому значения.