Держа ветки в вытянутой руке, она вернулась к дому, усмехаясь про себя: «Собственнический инстинкт проснулся, вот и все дела… Он был прав, называя меня хищницей. Почему – был? Разве Кирилла нет? А разве ты не чувствуешь, что его нет? Но этого же просто не может быть!»

Она швырнула ветки на землю и крикнула Лари, который все еще наблюдал за ней с крыльца:

– Киньте мне телефон!

– Киньте? – удивился он. – Это дорогая вещь.

– Черт с тобой, жмот несчастный, я подойду, – процедила Арина сквозь зубы и, приблизившись, почти вырвала трубку.

Лари невозмутимо посоветовал:

– Не сходите с ума. Может, ему тоже захотелось отдохнуть?

– От меня?

Внезапно подавшись вперед, он пытливо заглянул ей в лицо:

– Зачем вы сюда приехали? Что задумал этот прохвост?

Арина с непритворным непониманием ответила:

– Он хотел, чтобы я отдохнула. Вот так отдых получается!

– А как насчет Багамских островов?

– Вы говорили о Канарах.

– Без разницы. Я отвезу вас, куда захотите.

– Я никуда не хочу, – тщательно проговаривая каждое слово, ответила Арина.

Он снисходительно усмехнулся:

– Я не собираюсь соблазнять вас.

– Еще чего! – возмутилась она. – Это вообще невозможно!

– Как это? – удивился Лари. – Но Кириллу же удалось!

– Не удалось. Это я соблазнила его. Он был такой хорошенький и невинный. Я его чуть не проглотила.

– Вот это да! – он издал короткий смешок. – Мне это нравится.

Арина язвительно переспросила:

– И чем же это вам так нравится?

– Представил, как вы набросились на него. Понимаю. Красота и невинность способны свести с ума. Вот только вы опоздали. Он уже давно перестал быть невинным. Задолго до вас.

– Да уж я догадалась! – тем же тоном сказала она. – Не мог же он оставаться девственником до тридцати лет!

– О чьей девственности речь? – донесся сверху голос Макса.

Перегнувшись, он смотрел на них из окна своей комнаты.

– Мы говорили про Кирилла, – нехотя пояснила Арина, не обратив внимания на предупреждающий жест Лари.

Лицо Макса внезапно побагровело.

– Отклонитесь назад! – испугалась Арина. – У вас сейчас кровь носом пойдет.

Он послушно исчез из виду, но не успела она и рта раскрыть, как Макс уже оказался на крыльце. К его коже вернулся нормальный цвет, зато в глазах сконцентрировалось столько энергии, что Арине даже подумалось: «Вот это и называется – испепелять взглядом».

– Что это еще за разговоры? – отрывисто спросил он у отца. – Ты затеял?

Лари безразлично пожал плечами:

– Мы просто разговаривали. Чего всполошился?

– Это я еще не всполошился, – предупредил Макс. – Может, мы больше и не друзья, но я никому не позволю говорить гадости у него за спиной.

Арина решила восстановить справедливость:

– Никто и не говорил гадостей. Еще не хватало! Я рассказывала, как мы познакомились.

– Да? – недоверчиво буркнул Макс. – Ну и прекрасно…

– И я пыталась дозвониться до Кирилла. Он куда-то пропал.

– Пропал, – рассеянно повторил Макс, потом вскинулся и непонятно переспросил: – Что это значит: пропал?

Максим потушил костер. Ему всегда нравилось это делать. В простом действии заключалась иллюзия победы над огнем, которая к тому же давалась без труда, ведь он к тому времени уже выдыхался. В детстве Макс мечтал победить лесной пожар, облететь Землю на воздушном шаре и поймать гигантскую рыбу, как ту, что описывал Хемингуэй. Он бы принес ее в таверну Кириллу, которую тот собирался назвать «Ветер Зурбагана». И Кирилл накормил бы ею десять тысяч голодных…

С досадой пнув последнюю попыхивающую жаром головешку, Макс пошел к дому. Девочка, которую он выдавал за свою дочь, давно уже спала, но не мешало бы проверить. Если б Кирилл в тот первый вечер приехал один, Макс, возможно, рассказал бы ему, как подобрал на ночном шоссе завернутого в грязную тряпку ребенка. Скорее всего, рассказал бы… Ведь каждую минуту из миллиона тех, что Макс провел в дороге к дому, почти без денег, и с ребенком на руках, он представлял, как придет к своему единственному другу и скажет: «Прости меня… Я был таким дураком. Я ничего не понял тогда».

Он и попытался сказать это, но Кирилл оказался не один. И Макса это больно поразило. Ведь он-то не разменял за эти годы своего одиночества.

Да, он попытался сказать, но тон был уже не тем, и Кирилл занервничал, ощетинился. У него сделались такие глаза, как бывали в детстве, когда он, наконец, понимал, что над ним смеются. Максим и тогда старался не насмехаться над другом, но иногда не выдерживал: больно уж забавно было наблюдать, как Кирилл безо всякой задней мысли попадается в очередную ловушку.