Я пытаюсь разложить страницы в правильном порядке: скоро вести праздник, которого не было из-за морозов. Наши сценарии всегда такие – рассыпающиеся почерканные листы, исписанные с обеих сторон.

– Наверное, знакомиться надо так, чтобы сердце дрогнуло, а не выдавливать из себя приветы, кривые и жеманные. Знакомиться с уже знакомым ведь гораздо труднее, чем с новым. А еще труднее знакомиться с таким, который имел все шансы, а за полгода так и не познакомился сам.

Мы выходим на этаж, по которому проносятся звуки репетиции из других классов.

– Помнишь Попова, ну который мне письма писал? – спрашиваю я, –Знаешь, как познакомились? Играли в прятки на чьем-то дне рождения, я подозвала незнакомого Попова и упрятала его в шкаф за родительские пиджаки. И мы стояли в темном шкафу, ржали над остальными,даже вытащили старую конфету из одного кармана, успели съесть ее, разломив пополам наощупь. Письма свои Попов затеял сразу же. И его родители переживали очень, чтобы я ни одного выходного не пропускала, а у них сидела и слушала певицу Сандру вместе с Поповым. Попов даже нафантазировал, что мой голос похож на голос Сандры.

Из писем того мальчика, Попова, я узнала, каково это, когда человек для тебя мечта. Я хочу стать такой же мечтой для Жени. В другом нет смысла. Вокруг итак много полу-друзей и воображаемых женихов, тасуют их, как шарики в передаче «Спортлото».

Страницы не пронумерованы, и мы должны будем переворачивать их по смыслу, импровизируя на ходу. Как всё же странно праздновать новый год в конце января. Вдох, выдох и скоро на сцену.

Из-за угла по лестнице выходит Маша Габдулдинова. На ней опять кофточка из черного шифона, через которую ее развитый бюст в лифе не просто угадывается, а виден до мелочей. В распущенные черные волосы вплетена какая-то елочная мишура в преддверии новогодних торжеств, брюки сдавливают Машу везде. Но и без деталей такие девушки представляют собой непонятный мне мир. Маша давно наслаждается оценивающими взглядами тех, которые постарше нас лет на шесть, в глазах с поволокой сквозит холодца безразличия к любым занятиям, которые составляют канву нашей дружбы с Ксюшей. И сейчас она смотрит на стопку исписанных нами листов как на детские каракули.

Пропасть между её и нашим с Ксю физическим развитием относит Габдулдинову к области какой-то странной игры природы, которая еще долго будет для нас непостижима, а потом заставит распрощаться с играми, записями песен на диктофон, посвящениями в «рыцарихи», присвоением наших имен каждой поселковой кочке и луже. Скоро исчезнет, уплывет в туман мое Синегорье.

–Здравствуйтсе, – протягивает Маша.

Ее виляющая походка,чего-то ищущее лицо и что-то знающие глаза вызывают у меня любопытство. А ведь она на год младше меня. Она в шестом классе.

–Тсибя возле раздзевалки ждут. Мне сказали передаць.

– Кто?

– Учительница с красными волосами.

Маша словно в замедленной съемке отворачивается и шествует прочь. При ходьбе ее таз делает крутые повороты.

– И зачем все время носить черное? – шепчу я.

– Зачем-зачем, она роковая женщина, – отвечает подруга. Тетя Нина готовит дочь к приличному обществу и велит читать исторические романы, а Ксюша и читает исторические романы, но такие, где мало пишут про историю и много – про лица и наряды.

Как же не вовремя. Ох уж эта учительница с красными волосами, моя первая учительница, ни один разговор с ней не заканчивается быстро. Что ей могло понадобиться? Ведь она, кажется, теперь на пенсии… На сцене и без того придется нести отсебятину, так еще и опоздать извольте. Получится, что за месяц безделья мы с Ксю не смогли как следует подготовиться.

Я спускаюсь на зябкий первый этаж, где раньше, во времена тесноты и оживления, был гардероб с настоящей гардеробщицей, а теперь его закрыли. У гардеробной лампочки меняются в последнюю очередь, там и стоит Валентина Сергеевна в песцовом тюрбане, из-под которого спускаются на оба плеча тяжелые красные кудри, не убиваемые красками и завивками десятки лет. Аналогов этому красному цвету я ни до, ни впредь не видала на голове ни у одной женщины. За это отец, а заодно и все мы, прозвал ее Красной Женщиной.

Летом на своем огромном статном теле она носит платья, покрытые огромными же подсолнухами или турецкими огурцами, зимой на мысе ее груди колышется манто или необъятный меховой воротник. Я рассматриваю его.

У вышедших из-под крыла Красной Женщины всегда немного чётче почерк, чем у соседей по параллели и задумчивее выражения лиц, а в голове накрепко засела память о девизе класса: «Не тлеть, а гореть!». Плакат с девизом обновлялся каждый год на свежем ватмане свежими чернилами рукой старших братьев и бабушек.

«Тлеющих» Красная Женщина и впрямь недолюбливает. Но она всегда дает их родителям шанс исправиться, выполняя ее мелкие поручения даже после окончания ребенком начальной школы, и рассказывает, с каким благоговением их исполняют другие. Тлеющие это мы – я и родители.

Отец говорит, что он чувствует, когда на наш старенький дисковый телефон звонит именно она, и говорит не брать трубку, но мама всегда берет трубку, хоть и долго колеблется. А когда мама убегает в аптеку или по иным поручениям Красной Женщины, он стонет и говорит, что в этом доме никому не будет житья, пока он не перережет телефонный провод. Только вот когда он его по правде перерезал, это тоже не помогло.