Никогда не была особо вспыльчивой. Но с тех пор как попала в этот мир, эмоции зашкаливают, сменяя одна другую, ну я и разозлилась. В конце концов я не по своей воле здесь оказалась: — А у нас только так и путешествуют, потому что это удобно. Да и на лошадях ездить удобнее в брюках, чем в платье или юбке, хотя мне все равно, я могу и в юбке, только её нет, осталась дома.

Это я то неприлично одета! Да на мне самые приличные черные легинсы из бутика, желтая маечка обтягивающая мою мелкую тушку и сверху короткий кардиган без пуговиц. Правда, все немного помялось и запылилась в этих перипетиях, а местами покрылось зелеными, травянистыми пятнами.

Таврос в изумлении посмотрел на меня и со злостью проговорил, как припечатал:

— Во первых, я — не лошадь и даже не конь, я — таврос! Во-вторых, я не позволяю на себе ездить, особенно всяким… дамочкам, и в третьих, я уезжаю! — Громовой бас Кана разлетелся по лесу, даже ветви берез заколыхались.

— Кан, подожди, — остановил его Бор, — она ведь ничего не знает о нашем мире. Не знает обычаев, законов и привычек, не знает тавросов, в конце концов. Давай, начнем знакомство сначала. Славка, — укоризненно посмотрел он на меня, — давай лучше подумаем что можно сделать.

Моё возбуждение уже улеглось, если меня не возьмут с собой, как я буду одна добираться куда-то там… к богам. Нет, я, конечно, умею путешествовать автостопом и даже пешком, но это у себя на земле. А здесь, со всей этой нечестью и мифологическими, как оказалось, существами, говорящими и действующими по своим законам… Хотя бы на первое время мне нужен спутник.

— Я прошу прощения, вспылила, — шмыгнула носом. — Я отойду на пару минут, отвернитесь или подождите меня, — пробормотала, не глядя на них, схватила свой пакет и побежала к самой толстой березе не дожидаясь ответа. Ну как я в этом пойду, думала вытаскивая костюм. Разложила на траве белую сорочицу из реквизита, сарафан и шугайку. Костюм был очень красивым, сшитый специально для меня — солистки номера, а отделывала его моя тетушка. Сорочица была длинной, из тонкого льна, по щиколотки, с вырезом под горло, прямыми рукавами, собранными у запястий, и расшитая у горла и по низу рукавов красной и золотистой нитью. Шелковый сарафан на широких бретелях, точно по фигуре облегал тело, переходя от талии в юбку-солнце. И тоже расшитый по низу, только чисто золотой нитью. К сарафану прилагался пояс, опять же сплетенный тетей. Она своим плетением, макраме, могла бы деньги зарабатывать. А шугайка была из золотой парчи. Я переоделась во все это великолепие, без зеркала расчесала волосы, на ощупь заплела косу, обвивая её желтыми лентами разных тонов, засунула снятую одежду обратно в пакет. Босоножки переодевать не стала, мои парчовые туфельки для выступления дороги не выдержат, а босоножки желтые, в тон костюма. Вздохнула, сожалея, что придется портить такое великолепие и вышла из-за берез.

Парочка продолжала выяснять отношения — брать меня в поход или не брать. Потом взглянули на меня и зависли. Ну а я получила моральное удовлетворение. Знай наших!

— Ты ода? — выдавил из себя Кан.

— Я не ода. Я поэма. — Мрачно буркнула я, чувствуя очередные неприятности.

Бор закатил глаза:

— Ода — это высокорожденная женщина у людей.

— У нас нет высокорожденных, у нас все равны, как на подбор. Правда, некоторые ровнее других…

Кан в это время рассматривал моё одеяние. Потом вопросительно посмотрел на меня: — Ты веда? Колдунья? У тебя обереги.

— Где? — оглядела я себя.

— Да вот же, по вороту и на поясе. — ткнул он пальцами в названые места.

— Это плетение, макраме называется у нас, его моя тетушка делала.

— А ты так умеешь?

— Ну умею, невелика хитрость. Тетя меня учила плести. Только какие же это обереги, — пожала плечами. — Это украшение.

— Обереги, — уверенно проговори Кан, ему поддакнул Бор. — Вот на здоровье, это на удачу, на охрану, славу, власть. А здесь — восхваление Агнары, богини пресветлого огня, — продолжали тыкать в меня.

— Хорошо, пусть это будут обереги, что из этого? — устав от тыканья согласилась с ними.

— Если ты умеешь плести такие, можешь быть ведой. Помогать людям. — вопросительно посмотрел на меня Бор.

— Я умею плести, но я не знаю что они означают. У нас они ничего не значат. Я могу таким образом наплести и бурю, и потоп и смерть. Мы идем? Или опять я неправильно одета?

— Ты слишком богато одета, — вздохнул Кан. — В таком виде ты не дойдешь до города. Успеешь выйти замуж или заберут для выкупа. У нас оды только с охраной ездят. Если без охраны, значит жениха или родственников нет, а ты красивая и одета как высокородная. Любой захочет в жены взять. — Он еще раз рассмотрел мой костюм, а потом с надеждой спросил: — А у тебя нижнее платье длинное?

— Хрррр, — стала снимать с себя шугайку, а затем и сарафан, не обращая внимания на их выпученные глаза. Затем повязала пояс поверх сорочицы. — Так пойдет? Учтите, больше у меня никакой одежды нет. — Зарычала чуть сдерживаясь.

Кан молча порылся в сумке притороченной к боку его конской части и вытащил оттуда серый плащ такой же странной конструкции, как и его мундир — спереди короче чем сзади, и велел мне одеть.

Надев плащ, я отвернулась от них и натянула еще и лосины. В одной сорочице я чувствовала себя раздетой, слишком тонкой она была. А сарафан и шугай сложила обратно в пакет.

Плащ на мне волочился почти по земле, а с боков я обнаружила прорези для рук. Очень даже удобно.

Наконец мы тронулись в путь. Настроение у всех было паршивое. Бор и Кан были недовольны моим видом, с их стороны очень вызывающим и неприличным, что опасно для меня, а я устала препираться. А может Кан просто был женоненавистником, а Бор расстроился из-за меня. Говорить с ними после устроенного представления не хотелось. Он прошел с нами после выхода из леса километра два или три, а потом распрощался, дальше отдаляться от своих владений он не мог. На прощание пожелал нам щедрой земли (я так поняла — удачи). Сказал, что я могу попросить помощи у духа любого леса, когда в нем буду, передав, что я друг Бора, сына Борича и Весняны. Так мы и распрощались: он с улыбкой, я с грустью. Моя воля — осталась бы жить у него в березняке. Но мальчишка прав, надо идти к Богам, просить, чтобы вернули домой.