— Да ничего особенного не видела. Дома я сильно ударилась о дерево, когда падала, в глазах все потемнело, затем закружились разноцветные сполохи и потеряла сознание. Очнулась уже здесь, — объяснила веде. — Если Кан думает, что я владею какой-то магией, или как у вас она называется, то это не так. Я ничем не владею.

— А когда ты была дома, ты не видела цвета жизни людей? — задала странный вопрос женщина.

Цвета жизни? Это она так про волосы Кана? Ничего такого дома я не видела. Надо же придумать цвета жизни! Я уже открыла рот, чтобы ответить, а потом вдруг вспомнила.

— Ну? — веда Криана заметила, что я замялась.

— Дома на Земле у меня была болезнь глаз. Даже не болезнь, а какое-то отклонение в организме. Наши ученые называли это — синестезия или «цветовое зрение». Оно бывает разным. У меня проявлялось, когда я была возбуждена, при эмоциональной окраске речи или когда звуки слышала по отдельности. Тогда я каждый звук соотносила с определенным цветом. В разные моменты один и тот же звук мог быть разного цвета. Частенько мне это мешало, — медленно произносила я, вспоминая то, на что не обращала особого внимания, воспринимая, как свой недостаток.

Веда удовлетворенно кивнула.

— Ты видишь настроение и чувства людей. Ты ощутила Кана, как существо готовое действовать, оказывать помощь. Затем что-то изменилось и он предстал перед тобой озабоченным сложившейся ситуацией и ищущим ответ. Ты можешь приносить пользу, если разгадаешь оттенки твоего видения. Их соотношение. Это большой дар. Не многие, единицы, способны ощущать людей таким способом. Твое умение плести обереги — тоже дар, познай его. Я чувствую в них силу.

— Я хочу домой, — жалобно протянула я. — Ваш мир — не мой мир, он мне чужой. Я его не понимаю.

— Я в этом не уверена. В том, что это не твой мир. На этот вопрос найдешь ответ, заглянув в себя, и когда пообщаешься с богами, — резко произнесла колдунья. — Вы едете в столицу, встреться с ведами там, они помогут понять себя и дар. Если захочешь, сможешь многому научиться. Ты тоже веда, только ты не обученная веда, сырой материал. А теперь — иди, думай.

Мы ехали уже два дня. Без меня Кан двигался бы намного быстрей. Это ради меня он двигался плавным шагом, иногда переходя на размашистую рысь. Я уже привыкла сидеть у него за спиной, держась за пояс. Иногда, чтобы не сверзнуться, приходилось прижиматься вплотную, что Кану, явно, не нравилось. И он снова переходил на шаг. Приходилось делать физиологические остановки, остановки для разминки, ночевки. То есть, это я разминалась. Ехать постоянно верхом для меня утомительно. Я не привыкла к верховой езде. Да еще и без седла. Три урока, которые получила дома на смирной лошадке, с неохотой переставляющей копыта, вряд ли можно назвать полноценным знакомством с этим видом транспорта. Тело ныло, мышцы стонали, а моя, хоть и упруго-мягкая, филейная часть скоро превратится в сплошной синяк. К тому же — синяк без кожи. На остановках смазывала её тальком, который к счастью остался вместе с гримом при мне. Это хоть как-то спасало от неминуемого трения. Я плюнула на приличия, подтянула платье и села по-мужски, запахнувшись сверху плащом. Канлок крякнул, когда я проделала это в первый раз, но промолчал. Только покосился на мои ноги — не торчат ли из-под плаща. Не торчат, приличия соблюдены. Ну и хвост с ними. Спина у Кана широкая, ехать так было проблемно, ноги затекали. Но ехать все время боком тоже уставала. Меняла положение во время остановок.

Чем дальше мы двигались в сторону столицы, тем оживленнее становилась дорога. Иногда нас обгоняли люди на лошадях. Другие просто обогнать бы не смогли. А навстречу шли пешие, телеги, запряженные осликами или волами с закрытым грузом, повозки с людьми на них — женщины и мужчины. Женщин мало. Все они были под присмотром мужчин. Порадовало только то в этом домострое, что они такие же любопытные, как и на Земле.

Сверкают глазками на проезжих, улыбаются и смеются, огрызаются на спутников. Значит, не все потеряно.

По сторонам дороги тянулись цветочные, дикие, или засеянные чем-то поля. Проезжали мимо них быстро и рассмотреть, что же там растет не было возможности. За все время пока двигались, погода оставалась постоянной: ни ветерка, ни дождика. Вечное лето тут что-ли? Вопросов по поводу виденного было много, но этот гадский таврос упорно молчал, разговаривал только на бытовые темы, касающиеся пути. Через зубы.

К вечеру второго дня свернули к деревне, такой же чистенькой и ухоженной, как и первая. Прямо картинка из сказки. И дороги прекрасные, ровные, без кочек, и деревни на загляденье. Властитель что-ли такой? Или Боги смотрят, чтобы в антисанитарии не жили? Меня определили в комнату над харчевней. Небольшая — кровать, шкаф, тумбочка, окно. Прямо как в молодежной гостинице в кемпинге.

Еду принесли наверх. И воду в тазике! Я бы пол-мира отдала за возможность помыться! Под душем! Согласна на баньку. А есть у них бани или до этого цивилизация не дошла? В тазиках и водоемах моются?

Сорочицу я сняла еще утром, облачившись в футболку и кардиган, запахнув поплотнее плащ. Иначе ко мне нельзя было бы подойти из-за амбре. Таврос промолчал. Сказал бы слово — могла и взбеситься, без укуса собаки. Сейчас поплескалась в тазу, вымыв насколько возможно тело. Попросила принести еще тазик с водой. Покосились на меня, поморщились, но тазик принесли. Еще раз ополоснулась, а потом устроила постирушку для нижнего белья и платья. И легла спать. Впервые за эти дни в нормальную постель, не очень мягкую, не слишком широкую. Но чистую, прохладную, удобную. По-людски.

Наконец-то я выспалась, и тело немного отдохнуло. Выглянула в окно — народ на улице шевелится. Погода отличная. Что еще для счастья надо?

Домой надо! Домой!

Пойду-ка прогуляюсь, тоже пошевелюсь, а то только и сижу… на мягком месте.

Думай, сказала Криана. Я и думаю. Не, не так, я — ДУМАЮ. Нужны мне эти дары, как рыбе зонтик! Цветовое зрение! Чё…, чёрная дыра его поглоти. Оно мне и на Земле мешало, права из-за него не получила, а теперь и здесь! Ну вижу я цветные сполохи у людей, вижу. Все люди для меня разноцветные, уже и внимание на это обращать перестала. И что мне с этим делать. Я ведь ни че… ничего в них не понимаю. Надо же придумать — веда! Суть вижу! И что мне с этой сути, если я её вижу, а в чём она — не знаю.