Она вспоминала кристальное ложе и хохотала. Черные вороны стаей пролетали мимо нее, и ей мерещились среди них трясущиеся черти. Она закрывала глаза и мысленно оказывалась в огненном зале.

Но она и рада была покинуть то жаркое место. Слишком душно, слишком мало воздуха для привыкшей к легкости принцессе. Слабая моросячка облаков приятно взбодрила принцессу и позволила ясно мыслить этим утром.

«Король» — говорила она себе. — «Главное не попасть ему на глаза и день будет просто волшебным».

Ангел грезила о том, чтобы поскорее очутиться в собственных покоях замка и вдоволь насмеяться с собой о том, как облапошила всю свою родню. Она была уверенна, что о ее ночных похождениях уж точно никому не узнать. Вокруг нее все были настолько праведными, что им и в голову не могло прийти, что Аматеу не спит у себя на облачке.

Вот она ступила на небесные ступени. Легко пробежала по ним к главным дверям замка. Незаметно шмыгнула за высокую дверь и тихонечко подлетела к коридору, ведущему к ее ложе. Аматеу уже видела вожделенную дверь комнаты, когда невольно обернулась.

— ТЫ ОПОЗОРИЛА НЕБЕСА! — ее ушей настиг гневный голос брата. Асирис быстрым шагом, таким непривычным для небесных существ, приближался к своей сбежавшей родственнице.

Она виновато склонила колени на ледяную прозрачную плиту пола и заставила себя не поднимать глаза. Если брат не увидит в них раскаяния — принцесса погибла. В ее голубых омутах такого добра уж точно не водилось ни разу.

— Ты небесная принцесса. Как ты могла пойти на огненный бал?! — Ангел остановился напротив сестры, всей душой надеясь, что, глядя на нее сейчас, ему удастся найти оправдания.

Безобразный вид, потрепанная одежда, ресницы опущены вниз. Сестра не плачет, не трясется от стыда, не краснеет и не бледнеет. Он приподнял голову девушки за подбородок и посмотрел на ее лицо. Глаза беспокойно ерзают по сторонам, уголки рта приподняты в усмешке. Ни намека на стыдливый румянец.

Оправдания не нашлись. Сестра была виновна по всем канонам чистоты, и другого вердикта быть не могло.

Асириса обуяла ярость:

— Такая дешевка не достойна носить диадему. — Брат ударил чуть выше головы ангела, и серебряное украшение разбилось о пол.

Стены сотряслись от ругательств. Вряд ли за все тысячи лет бытия им позволяли слушать подобные слова.

— Ты запятнала наш ангельский мир, Аматеу. Клянусь, если ты больше не чиста, я лично отрублю тебе крылья.

От этих слов по спине Аматеу прошелся страх. Отчего, отчего, а от крыльев отказываться ей не хотелось. В ее планы не входило терять девственность. Но еще больше ей не хотелось, чтобы о проступках было известно брату. Оставалось лишь одно — давить на жалость. Асирис не король — он пощадит ее. Она знала.

— Асирис, милый, прошу тебя. Прости сестру свою, мне лишь было любопытно и все. Это ведь бал, а ты знаешь, как я люблю балы.

— А еще я знаю, чем заканчиваются подобные балы. Как ты думаешь, почему небеса — это рай, а земля — ад? Потому что нет чище и справедливей существ, нежели ангелы. Но вот ты, в твоем сердце нет той искренности, которая переполняет все наши сердца. Я вижу, как противно тебе добро. Ты гнойник в нашем царстве. Пятно на чистом лице святыни. Поднимай юбку, бесстыдница!

Аматеу была права, ее брату далеко до короля справедливости. Попадись она на глаза своему отцу, тот без колебаний снесет голову собственной дочери за распутство. Асириса же можно было разжалобить. В качестве наказания он решил спасти жизнь любимой распутницы-сестры. Только для самой Аматеу смерть была бы более милосердным наказанием.

По щекам принцессы заструились слезы. Она отчаянно подползла на коленях к брату, обхватила его ноги и зарыдала. Ее не обманывало предчувствие — родной брат ни разу не шутит.

— Прошу тебя, милый братец, сжалься над своей сестрой. Прояви доброту, которой так славятся ангелы. Не трогай мои крылья. Накажи меня, как хочешь. Если нужно, я навеки запрусь у себя в покоях, но прошу, не трогай крылья. Умоляю тебя, милый мой братик. Сжалься над своей сестрой. Я лишь хотела взглянуть на подземный мир и все. Мне не понравилось. Честно. Я не знала, что так будет. Я готова вытерпеть любую розгу, лишь бы оставить у себя крылья.

Аматеу захлебывалась в рыданиях. Однако сквозь них просочилось признание, страшное признание в своей нечистоте.