Да, признал в душе Филипп, взяв Лолу за руку, это и вправду забавно. Он много лет не веселился подобным – признаться, довольно дурацким – образом. Что с ним произошло? Отчего он стал таким до тошноты серьезным?

– Вот увидишь, тебе понравится Тайер Кор, – сказала Лола, увлекая его вперед, держа за руку, как маленького, – Филипп шел медленнее ее.

– Какая еще Кора? – сострил Филипп, но, заметив раздраженную мину Лолы, поспешил добавить: – Знаю, знаю, молодой импресарио, который хочет стать писателем.

– Не хочет, а уже стал, – поправила Лола. – Он каждый день пишет для Snarker.

Филипп улыбнулся. Лола была решительно не способна понять разницу между литератором и графоманом, оригинальностью и подражанием. В ее представлении блоггер приравнивался к писателю, а участница реалити-шоу – к актрисе. Да уж, что выросло, то выросло, напомнил он себе. Молодое поколение сформировалось в условиях навязчивой демократии, где все равны и каждый победитель.

Перед ветхим даже на вид домом собралась толпа. Крепко держа Лолу за руку, Филипп пробился ко входу, где их ждали два парня с пирсингом на лицах – трансвестит в розовом парике и рыжий Тайер Кор собственной персоной, с сигаретой в зубах. Он пожал Окленду руку.

– Это вечеринка терминаторов, – сказал Кор. – Дом завтра сносят. Мы должны разнести его сами и успеть до приезда легавых.

Филипп и Лола вошли в подъезд и поднялись по деревянной лестнице. Внутри было жарко, в воздухе плавали сизые полосы дыма, освещенные одинокой лампочкой. Под лестницей кто-то громко блевал, временами заглушая гремевшую наверху музыку – динамики стояли на подоконниках. В помещении было не повернуться.

– Что-нибудь будет? – прокричал Филипп в ухо Лоле.

– Нет, тусуйся просто так. Смотри, как здорово! – отозвалась она.

Они протолкались к наскоро сооруженному бару, где получили по красной пластиковой чашке с разбавленной водкой и клюквенным соком без льда.

– Когда мы отсюда уйдем? – прокричал Филипп, стараясь переорать оглушительную музыку.

– Ты что, уже хочешь уйти? – изумилась Лола.

Филипп огляделся. «Я никого здесь не знаю», – думал он. Все они юные, с гладкими лицами, молодой агрессией, охорашиваются и орут друг на друга. И музыка – слишком громкая, бьющая по нервам, без различимой мелодии. Собравшиеся танцевали, вертя бедрами, а головы и плечи оставались неподвижными. «Я так не смогу», – понял Филипп.

– Лола! – прокричал он ей на ухо. – Я пошел домой.

– Нет! – взвизгнула она.

– А ты оставайся, повеселись. Жду тебя дома через час.

Домой по Пятой авеню Окленд шел с чувством облегчения и недоумения. Для него не могло быть ничего хуже, чем остаться в переполненной, душной комнате на препаскудной вечеринке. Что там хорошего? «Тоже мне оттянулся!» Но ведь тридцать лет назад он ходил на подобные вечеринки, и ему действительно было весело! Была «охота на мусор» [17] в кроссоверах, бесконечные походы в маленькие прокуренные бары и дорогие клубы с новой темой каждый вечер. Он помнил клуб в старой церкви, где желающие танцевали в алтаре, и другой, в заброшенном туннеле метро, куда ходили зарядиться кокаином. Манхэттен был огромной дискотекой, где всегда царили веселье и шум. Однажды жаркой августовской ночью они с Шиффер без приглашения явились на вечеринку трансвеститов, проходившую на подгнившем пирсе на Гудзоне. Несколько участников спьяну свалились в воду, и их спасали приехавшие по вызову пожарные. Филипп и Шиффер хохотали до слез, пока она не сказала, держась за болевший от смеха живот:

– Все, малыш, меняем образ жизни. Бросаем работу и тусуемся двадцать четыре часа в сутки. Это ж какая красота! А когда надоест, поселимся где-нибудь на старой ферме в Вермонте.

«Куда только делись те дни?» – гадал Окленд. Войдя в дом, он поймал свое отражение в зеркале рядом с лифтами и увидел, что выглядит как дурак – молодящийся дядя в летах. Да когда же он успел состариться?!

– Филипп? – послышалось за спиной. – Филипп Окленд, это ты? – И серебристым колокольчиком зазвенел знакомый смех.

Он обернулся. Вошедшая вслед за ним Шиффер Даймонд прижимала к груди кипу сценариев. Она, видимо, возвращалась со съемки – тщательно причесанная и накрашенная, но в джинсах, лохматых сапогах и ярко-оранжевой парке с белым кашемировым шарфом. Она по-прежнему была хороша собой, а насмешливая мина заставила Филиппа вспомнить, как Шиффер выглядела при первой встрече двадцать лет назад. Отчего над ней время словно не властно, а у него годы берут свое?

– Малыш, я тебя узнала, – сказала она. – Боже, что ты нацепил?

– Сегодня Хэллоуин, – напомнил Окленд.

– Я в курсе. Ну, так кого ты изображаешь?

Филипп уже начинал ощущать неловкость и раздражение.

– Никого, – отрезал он, ткнув в кнопку вызова лифта.

Двери открылись, и они вошли в кабинку.

– Классная шляпа, Окленд, – похвалила Шиффер, осмотрев Филиппа с головы до ног. – Но маскироваться ты никогда не умел.

Лифт остановился на девятом этаже. Шиффер напоследок смерила Филиппа взглядом, покачала головой и вышла. «Опять она уходит от меня», – подумал он.