Собственно, эти два вопроса, которые я обычно задаю на консультации, точно определяют, начал ли человек переживать утрату, закончил ли свое переживание и то, как он смотрит на случившееся с ним сейчас. Бывают консультации, когда мне приходится задавать еще и третий, показательный вопрос: «Что в твоей жизни поменялось, и в какую сторону?». Изменения в жизни со знаком «минус» показывают, что утрата продолжает жить. Если человек движется в позитивном направлении, то можно смело говорить о том, что он начал все заново, стал справляться со своим горем и каким-то образом принимает решения, которые позволяют менять к лучшему качество жизни. Такой человек уже не чувствует вины, не наказывает себя за то, что когда-то с ним случилось. Когда я только начинал работать консультантом, в 1994 году, я в теме утраты сам еще многого не понимал. Впервые я столкнулся с массовым горем, когда служил офицером в закрытом гарнизоне подводников. В 1989 году в Баренцевом море затонула подлодка «Комсомолец», и вся процедура переживания острого горя и слияния в нем людей от начала и до конца трагедии происходила на моих глазах. Горе пришло в 42 семьи, плакали 30 тысяч человек. Я помню разные формы поведения людей, которые проявились в тот момент. Тогда я просто не мог их объяснить и удивлялся, почему люди себя так ведут. Когда я плакал вместе со всеми от боли, я не понимал, что со мной происходит. Почему я, такой эмоционально крепкий, не могу сдержать слез? Сейчас ответ для меня очевиден. Я был потрясен тем, что произошло. Я верил в нашу технику и оружие, в их неуязвимость и непотопляемость, поэтому, когда один из друзей-сослуживцев сказал мне, что «Комсомолец» затонул, Я БЫЛ НЕСОГЛАСЕН. Этого просто не могло произойти в моем понимании, это противоречило моей вере в технику и людей, которые ее обслуживают. И потом, на борту были два моих друга. Первый вопрос, который я задал самому себе: «А что с ними? Они спаслись?». Больше всего меня интересовала судьба этих людей, хотя на лодке было еще 78 человек. Если бы я тогда работал терапевтом-консультантом, я мог бы вынести из этой ситуации много полезных вещей, но тогда я не был готов.

Важное открытие при работе с утратами (особенно невосполнимыми) я сделал уже в 2000 году, когда пять дней с коллегами психологами и психотерапевтами консультировал родственников офицеров и моряков, погибших на затонувшей подводной лодке «Курск» в Видяево. Тогда я осознал, что есть моменты, в которых я «пробуксовываю»: не знаю, что делать, как говорить или как вести себя с людьми. Одно дело, когда ты работаешь с единичным случаем утраты, и совсем другое дело – массовое горе.

Самый сложный момент и самая тяжелая задача для консультанта – это сказать человеку правду в глаза. Для этого нужно правильно выбрать время и место. Тогда, в Видяево, людям, переживающим массовое горе, необходимо было от представителей власти услышать «Ваши мужья погибли». После этой фразы требовалась пауза, чтобы люди приняли сообщение. Но все руководители, в том числе губернатор и заместитель председателя правительства, говорили: «Ваши мужья погибли, но мы надеемся, что там кто-то жив, и сделаем все для их спасения …». Такое смешанное послание дало ложную надежду, и, когда через 40 дней после трагедии была построена часовня, еще оставались женщины, которые продолжали верить – их мужья до сих пор живы. Такой вот поведение отрицания реальности.

Тогда, на «Курске», я начал осознавать, что человек, профессионально работающий с утратами, должен быть готов к сильным эмоциональным проявлениям отрицания, отвержения, гнева и других чувств.

Когда лодка все еще лежала на дне Баренцева моря, в Видяево был такой ритуал: каждый день в 10 утра всех собирали в Доме офицеров, и начальники сообщали о том, что происходит, кто и как работает над спасением экипажа. Приходившая на эти встречи жена одного из офицеров всегда улыбалась. Люди плакали, а она вела себя так, словно ничего не произошло. Многих это настораживало. Те, кто знал меня по службе, просили: «Саша, не могли бы Вы с ней поговорить? Нам кажется, здесь может быть что-то серьезное». Тогда мы с моей коллегой Светланой отправились в семью. Это был мой первый опыт, но в результате встречи я понял об утратах одну очень важную вещь, которая, как ни странно, нигде в книжках не описана.

Когда мы начали разговаривать с женщиной, я ей прямо сказал:

Послушай, всех пугает твоя улыбка. Когда ты выходишь к людям, ты чуть ли не смеешься. Других это очень сильно напрягает. Скажи, как ты сама? Ты вообще плачешь?

Конечно, я плачу, – говорит. – Плачу, когда дети не видят, когда люди не видят. Когда выхожу на улицу, я чем руководствуюсь? Мой муж был офицером, он не одобрил бы, если бы я “сломалась”.

Эта женщина взяла на себя миссию жены офицера, пыталась ее нести людям, старалась всем своим видом показать, что нужно быть сильной, что жизнь продолжается. У нее произошла подмена эмоции. Публично она горе не выражала, а в одиночестве горевала очень сильно. Это крайне опасный механизм, при котором человек быстро уходит в депрессию. Но это не главное. Мне сразу стало понятно, что, скорее всего, она не может на людях расплакаться, потому что существует запрет, который наложен ею самой или кем-то другим. И эта версия сработала.

Подсказку я получил так: мы просто начали вспоминать ее жизнь с мужем с момента их знакомства. Женщина достала фотографии, мы их просматривали, она при этом рассказывала истории, связанные с супругом и рождением детей. В какой-то момент в комнату заглянула помощница по хозяйству и сказала: «Я вам кофе принесла». Тут я увидел гнев такой силы, какого в своей практике еще не встречал. Жена офицера закричала: «Ты можешь дать нам поговорить?! Впервые кто-то интересуется тем, как у нас все было, кому-то интересно, что я

«

ДЛЯ ЗАПУСКА МЕХАНИЗМА СОГЛАСИЯ И ПРИНЯТИЯ ПОТЕРИ ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ,

С ЧЕМ ИМЕННО ОН ДОЛЖЕН СОГЛАСИТЬСЯ.

ЕСЛИ ПРОСТО СКАЗАТЬ

«ПОСЛУШАЙ, ТЫ ДОЛЖЕН ПРИЗНАТЬ, ЧТО ТВОЙ БЛИЗКИЙ УМЕР ИЛИ ПОГИБ. ПОСМОТРИ – ВОТ ОН!», ЭТО ВЫЗЫВАЕТ ТОЛЬКО АГРЕССИЮ,

А ПРИНЯТИЯ НЕ БУДЕТ.

ЧЕЛОВЕК В ЭТОТ МОМЕНТ НЕ ОСОЗНАЕТ, ЧТО ОН

ПОТЕРЯЛ, С ЧЕМ ОН НЕ МОЖЕТ СОГЛАСИТЬСЯ

»

потеряла!». Тогда до меня дошло: оказывается, она потеряла не только самого человека, но и жизненную историю, которая была с ним связана. Вот это, к сожалению, нигде в книгах и методических изданиях по психологии эмоций не прописано.

Выяснилось, что для запуска механизма согласия и принятия потери человек должен понять, с чем именно он должен согласиться. Если просто сказать «Послушай, ты должен признать, что твой близкий умер или погиб. Посмотри – вот он!», это вызывает только агрессию, а принятия не будет. Человек в этот момент не осознает, ЧТО он потерял, с ЧЕМ он не может согласиться.

Чтобы преодолеть этап несогласия, консультант, прежде всего, должен помочь человеку четко осознать, что он, например, потерял некоторое количество времени, что он потерял какую-то историю. Человек, переживший утрату, должен принять: все, что он пережил вместе с умершим (ушедшим), больше никогда не повторится.

Тогда, в Видяево, я понял, что до разговора про согласие нужно, в первую очередь, собрать историю. Она станет для человека опорой, прошлым, по которому он будет грустить. Очень важно также понять поводы для печали. «Оказывается, теперь я буду все делать без него (ушедшего человека). Раньше мы делали это вместе, а теперь мне нужно самой продолжать писать свою историю… Первый Новый год без него, первый день рождения, первое 8 марта, первое 23 февраля. Будут другие, семейные праздники, и каждый теперь – без него».