— Да, повелитель Времени.

— Ступай.

Кумиль-Ах-Поп был потрясен. Каким образом его повелителю стало известно об измене, охотниках и войске Майяпана? Как и все подданные великого человека Страны низких холмов, он знал, что наместники богов обладают даром общения с духами. Нередко они призывали к себе жрецов для толкования знаков, посланных свыше, иногда приносили в жертву богам кровь из своей крайней плоти и тогда, входя в транс, сами общались с духами. Не всегда духи давали прямые ответы. И успех задуманного зависел от того, насколько верно были истолкованы посланные знаки. И тогда вмешивались чиламы или ах-кин-маи. Но то, как обстоятельно описал события предстоящих дней Ах-Суйток-Тутуль-Шив, не походило на простое общение с духами. Это выглядело так, будто великий человек Ушмаля не только ясно видит будущее, но и сам творит его. Неужели халач-виника Ушмаля хочет отправиться к богам по Колодцу смерти? Каждый год после ритуального омовения в бане юношу или девушку сбрасывали в этот колодец. Три дня и три ночи жрецы дежурили у его края в ожидании того, что посланец вернется обратно с изъявлением воли богов. Но еще никто не возвращался из их обители. Для чего же добровольно идти к богам, как не с целью вернуться обратно? Преисполненный чувства благоговения и суеверного страха перед своим повелителем, Кумиль-Ах-Поп незамедлительно отправился исполнять его волю.

Закрыв лицо руками, Тутуль-Шив сидел в кресле, готовя себя к предстоящим испытаниям. Было утро, когда в коридорах дворцовых комнат послышалась твердая поступь торопливых шагов. Отступать было некуда.

Гордо вскинув голову, халач-виника ждал появления врага. Чья-то рука решительно отдернула занавеску, и в комнату ввалилось с десяток солдат в стеганых хлопковых панцирях. Они крепко сжимали в руках копья и дубинки, утыканные острыми лезвиями из обсидиана.

По боевому раскрасу и украшению из перьев Тутуль-Шив узнал охотников. Он поднялся с кресла и величаво, как и подобает царственной особе, направился к выходу.

При виде могущественного правителя страны Пуук воины смутились. Они расступились, пропуская его, не решаясь приблизиться к важной особе. Так, под конвоем, словно это был почетный караул, Тутуль-Шив вышел наружу. Все пространство около дворца занимали стройные ряды вражеских солдат, а чуть поодаль стояли притихшие жители Чичен-Ицы. Сегодня с первыми лучами солнца им стало известно, что их новый правитель Хун Йууан Чак в честь своего восхождения на престол и праздника Нового огня приносит в жертву богам высокородных персон. Кто эти персоны, ни для кого не было секретом. Тутуль-Шив вышел к трону властителей Чичен-Ицы. В особо торжественные моменты его выносили из тронного зала и ставили на всеобщее обозрение.

В окружении гвардии Чичен-Ицы в праздничном одеянии правителей страны Чен на троне восседал Хун Йууан Чак. Проходя мимо него, Тутуль-Шив с презрением сплюнул. Хун Йууан Чак знаком остановил командира конвоя, замахнувшегося древком копья на плененного халач-виника. Повернувшись к собравшимся на дворцовой площади, Тутуль-Шив твердым голосом произнес:

— Сегодня я отправлюсь к богам, чтобы по прошествии трех дней провозгласить их волю.

В этой короткой фразе было столько непреклонной воли, что даже самый последний дикарь уверовал в это.

Раздосадованный своей оплошностью, Хун Йууан Чак знаком приказал увести Тутуль-Шива до начала жертвоприношения.

Под рев толпы жрец в протянутой к небу руке держал только что замершее сердце.

— Ликуйте, дети Солнца! — его зычный голос был слышен далеко за пределами площади. — Движение небесных тел не прекратилось! Боги даруют вам жизнь еще на семьдесят три цолькина [25] ! Солнце взойдет и завтра!

Из вспоротой груди поднимались языки пламени.

Толпа безумствовала. Капля за каплей тягучие багровые струйки медленно сползали по предплечью накома, стекая на жертвенник, залитый кровью сотен несчастных.

Кровь собиралась в желобах вдоль лестницы и, стекая к подножию пирамиды, выливалась багряным ручейком из каменной пасти пернатого змея Кецалькоатля.

Туда же, к подножию пирамиды, по лестнице скатилось обезглавленное тело бывшего правителя страны Чен Чак Шиб Чака. Внизу истерзанный труп уже поджидали служители Кецалькоатля, с ног до головы покрытые синей краской, а из одежды на них был только маштлатль.

Один из жрецов подхватил труп, быстрыми и точными движениями снял кожу и, надев на себя, закружился в священном танце смерти, присоединившись к другим чаакообам, танцующим в своих страшных одеждах.

Не успели закончиться жертвоприношения на главной пирамиде Кукулькана, как после окончания богослужений в святилищах Чичен-Ицы по мощенной камнем белой дороге, ведущей к Священному колодцу, под грохот тункулей и пение флейт отправилась погребальная процессия из паломников со всех сторон Земли фазана и оленя и жрецов, несущих носилки с прекрасно одетыми девушками, будущими невестами бога полей Юм-Каша. Впереди процессии шел великий человек страны Пуук Ах-Суйток-Тутуль-Шив. По обычаю ему полагалось надеть лучшие одежды, чтобы боги благосклонно приняли высокородного властителя. Но по приказу Хун Йууан Чака халач-виника Ушмаля вели на встречу к богам в простом пати крестьянина. Но даже в этой одежде можно было узнать некогда грозного правителя, с гордо поднятой головой шагавшего к Колодцу смерти. Вероломный Хун Йууан Чак, избегая кривотолков, решил прибегнуть к хитрости: мол, в том, что он наместник бога на Земле, нет сомнений, и подтверждением этому служит свергнутый, а значит, и отвергнутый богами его старший брат.

Что же касается Тутуль-Шива, гостя и друга отверженного Чак Шиб Чака, то его божественное происхождение можно было выяснить одним проверенным способом — отправить его по Колодцу смерти в обитель богов. И если через три дня и три ночи он вернется из мутных вод жертвенного сенота, значит, он и есть истинный посланец богов, имеющий право решать судьбы людей, в том числе и тех, кто усомнился в его божественном предначертании. Некоторые правители городов таким способом не раз избавлялись от конкурентов на престол. Из глубин жертвенного сенота еще никто не возвращался. И всетаки Хун Йууан Чак пребывал в смятении. Сказанные Тутуль-Шивом этим утром слова не давали ему покоя.