Как он мог догадаться, что его непременно скинут в Колодец смерти? Почему у правителя Ушмаля такая уверенность в том, что он вернется? Может, это всего лишь одно из проявлений жажды к жизни? Он не раз наблюдал, как обреченные на смерть, обезумев, теряли связь с реальностью, возомнив себя бессмертными. А может, это хорошо спланированный заговор? Хун Йууан Чак терялся в догадках. Не дожидаясь жертвоприношений, его новый союзник Ош-гуль вдруг покинул Чичен-Ицу и ускоренным маршем направился в Ушмаль, даже не насладившись смертью своего давнего врага. Что-то произошло этой ночью. И это «что-то» в корне изменило планы карлика. Может, причиной тому был второй шрам, чудесным образом появившийся за эту ночь на его и без того обезображенном лице?

Только тупой правитель Майяпана не выказывал никакого волнения. Напротив, он ликовал. И в своей слепой радости не заметил ни ухода из города охотников, ни таинственного исчезновения всех рабов и торговцев, сопровождавших караван халач-виника Ушмаля. Это необъяснимое сверхъестественное исчезновение пугало Хун Йууан Чака не меньше живого Тутуль-Шива.

Ни слуги, ни рабы не могли бросить своего господина против его воли. Да и как вообще они могли узнать о заговоре? И для чего тогда остался сам Тутуль-Шив? Под грузом этих мрачных мыслей Хун Йууан Чак наблюдал за процессией, идущей к Священному колодцу. Сияющий вид Хунак Кееля, его излишняя возбужденность раздражали Йууан Чака. Надрывный гул раковин-горнов возвестил о начале жертвоприношения. Паломники и жрецы запели торжественные гимны. Выбросив в сенот за руки и за ноги одурманенных травяным напитком девушек, жрецы принялись за Тутуль-Шива. Они омыли его тело в бане, умастили душистыми маслами, затем чаакообы глиняными черепками нанесли на него синюю краску, надели пати и вывели на небольшую площадку, одним своим краем нависавшую над водой Священного колодца. По периметру площадки стояли глиняные сосуды, в которых курился сладкий копал. Тутуль-Шив подошел к ее краю.

— Как видишь, я сдержал обещание и пришел на встречу с тобой, — Хунак Кеель, наблюдавший за жертвоприношением в окружении своей свиты, как всегда, блистал нарядом и злорадно улыбался. За его спиной, как и во время игры в пок-а-ток, стоял все тот же жрец. Теперь, всего в нескольких шагах от своего бывшего господина, даже шлем в виде белой цапли не мог укрыть лицо предателя чилама Игуаль Син Тамина.

Гордо вскинув голову, Тутуль-Шив коротко кинул в сторону двух правителей:

— Я вернусь.

Он сделал шаг и, пролетев около сорока локтей, с шумом погрузился в зеркальную гладь воды. Еще некоторое время воды сенота в волнении бились о крутые стены карстового колодца, пока наконец не улеглись, словно после некоторого раздумья согласившись с принесенной им жертвой.

Лже-Кукульцин растворился в воздухе сразу же после того, как в храм влетел орел. С его исчезновением Тутуль-Шив почувствовал, как все его тело постепенно наливалось живительным теплом, будто он — герой священной Книги Советов, черпающий божественную силу из специально приготовленных девяти напитков. И совсем скоро, как и у первых людей, его тело обрело способность к движению.

— Великие боги, я успел, — в голосе гордой птицы слышались нотки облегчения. Взмахнув крыльями, орел сбросил с себя оперение, обернувшись учителем халач-виника.

— У нас мало времени, Тутуль-Шив, и то, что колдун благодаря своей магии подошел слишком близко к тебе, подтверждает это. В амулете на твоей груди не только магический порошок. В нем с помощью заклинаний я укрыл свое уай, и лишь благодаря тебе я имею связь с миром живых и только советом могу помочь тебе в борьбе с колдуном. Все остальное — овладение твоим телом и прочая ерунда — уловки карлика. Попытка запутать тебя, сбить с толку. Попади амулет в руки Ошгуля, и я пропаду навсегда. В одиночестве ты не сможешь противостоять карлику, и все чаяния на воскрешение народа майя, нашу культуру, знания будут напрасны. Теперь настало время, когда я расскажу тебе обо всех своих замыслах. Мне известны чувства, когда ты не можешь противостоять неотвратимо надвигающимся событиям, обвиняя в этом злую волю. Я знаю, что в этой своей безысходности ты склонен обвинять меня. Но это не так. Виной всех твоих злоключений черная магия Ош-гуля. Ты смог оценить его чары во время сражения, когда в ослеплении ты принял раба за самого карлика. Но это лишь маленькая толика той власти над разумом других людей, которой обладает колдун. Когда ему удалось добраться до хижины, я сумел рассеять его колдовство, и пока твое сознание было затуманено, я заставил тебя принять зелье из трав в амулете. Невольно мне помог попугай, которого ты купил на рынке Чичен-Ицы, — заметив изумление на лице своего ученика, он добавил: — Ловушки Ош-гуля коварны. Попугай был невольным соглядатаем черного колдуна. Это он под покровом своей магии продал тебе попугая. Все, что только могла услышать или увидеть эта птица, становилось достоянием Ош-гуля.

Отсюда и его осведомленность о твоих планах. Теперь о главном. Боги Шибальбы наделили черного мага Ошгуля небывалым могуществом, и даже мне все трудней противостоять его чарам. Но для того, чтобы он поверил в свое превосходство, мне пришлось пустить его в святая святых — под свод этого священного храма. Теперь его путешествие по Дороге богов — вопрос времени.

До того момента, как он сумеет это сделать, нам с тобой предстоит пройти нелегкий путь. Под сводом храма Судеб мне открылась истина. Она в том, что каждый из нас идет своей, уготованной для него свыше сакбеооб.

У кого-то она шире, а значит, можно чуть отклониться от указанного богами пути, а кого-то обступают непроходимые джунгли. Какие-то из этих сакбеооб пересекаются, но многие из таких перекрестков мы проходим не замечая, как не замечаем и не помним людей, которых по воле случая встречаем на протяжении всей жизни. И лишь немногие из нас понимают, что случайных встреч в Великом плане Вселенной быть не может. Для того чтобы хитросплетению этих встреч придать упорядоченный вид, существуют невидимые глазу отправные точки вдоль всего их жизненного пути. Они — словно некий промежуточный итог на перепутье. Так наши мастера возводят небольшие пирамиды на пересечении сакбеооб, где путник должен поклониться богам, перед тем как выбрать нужное направление. На таких значимых для каждого человека перепутьях можно невольно столкнуться с ощущением, что ты уже где-то видел, слышал или говорил что-то подобное. Именно это произошло с тобой в Чичен-Ице, когда ты ждал вестей от верного Кумиль-Ах-Попа. И именно в такого рода местах легче всего столкнуть человека с его судьбоносной сакбеооб. При помощи заклинаний Ош-гуль направил тебя по извилистой тропе испытаний к тому месту, где влияние твоей сакбеооб, ее «зов» будет ослаблен и колдун без особого труда сможет уничтожить тебя, а значит, и меня.

Но Ош-гуль не знает, что человека можно вернуть почти в любую из таких отправных точек. Я разрушу его заклинания и переправлю тебя в Чичен-Ицу. Возможно, ты не понял что-то из того, что я сказал, что-то показалось чуждым, и все же от того, как правильно ты выполнишь мои указания, будет зависеть судьба Земли фазана и оленя. Первое, что ты должен сделать, — это избавиться от пернатого ах-шак-катун Ош-гуля. Затем под прикрытием ночи отправить преданных тебе воинов в сельву…

Вопреки ожиданиям Гурковский не почувствовал, как вошел в воду. Вместо удара о ее поверхность он мягко опустился в клубы густого тумана цвета топленого молока. Его плотная пелена обступила Гурковского со всех сторон. Когда туман рассеялся, Сергей оказался на пустынном берегу мистического моря. Серые маслянисто-свинцовые волны, напоминающие ртуть, необычно медленно катились к берегу. Пляж был похож на огромный, выкрашенный киноварью панцирь, состоящий из гладких лакированных чешуек величиной с ладонь. Гурковский оглянулся. Воздух вокруг него не везде был прозрачным. Вернее, он был прозрачным до определенной своей границы. Гурковский будто бы стоял под гигантским стаканом из матового стекла. Не имея ни малейшего представления, где он оказался и что ему теперь делать, Гурковский шагнул в сторону моря и вдруг взметнулся ввысь. Он — колосс, стоящий на каком-то круглом большом предмете. Внизу на уровне колен проплывали редкие облака. Море оказалось небольшой лужей, а «стакан», прибавив в размере, все так же накрывал его сверху, по-прежнему ограничивая Гурковскому обзор.