– Спасибо.

Не было ощущения, что всем собравшимся, кроме Дениса, уже больше сорока.

Пётр поднял рюмку:

– Ну что ж, Иван, мы все поздравляем тебя с рождением сына. Пускай он растет большим, сильным и видит мир более полно, чем остальные. Ура!

Денис сначала радовался, потому что для него это был сюрприз. Ваня был хорошим человеком, по его мнению. В нем имелось что-то искреннее, в отличие от остальных, поэтому он единственный и был сейчас человеком с семьей, пусть и не всегда семейным.

Празднование продолжалось до самых сумерек.

В один момент Денис немного перепил и стал грустнее.

Внутри происходил какой-то ураган, все стало казаться каким-то нереальным. Молодой человек переместился на диван в доме, представляя, что сейчас вновь увидит девушку из кинотеатра и улыбнется. Какой же хороший рисунок получился! Спасение в искусстве.

Кирилл Григорьевич подошел к нему с граненым стаканом.

– Неспокойно? – он сел рядом.

– Просто пить не умею, – Денис схватился за голову, язык слегка заплетался.

Пожилой мужчина протянул стакан.

– Ну, что Вы, Кирилл Григорьевич? – молодой человек отмахнулся.

– Да ладно, хлебни со старым Килограммом. Утром проснешься – будешь как огурчик.

– Да я и не хочу спать, если честно.

– Чего так?

Денис посмотрел ему в глаза, размышляя, говорить ли обо всех этих своих творческих порывах, любви к искусству, но представил, как будет нелепо, и резко отвел голову в сторону.

– Ты там ни в кого не влюбился, не полюбил?

– Нет, что Вы, с ума сошли? Никого я не люблю, – Денис усмехнулся и, одумавшись, ойкнул. Он не желал обидеть пожилого человека.

– Тогда лучше поспи, пока можешь, а то потом не до сна будет, – Килограмм тоже засмеялся, подмигнул и настойчиво протянул стакан.

Денис махнул рукой и выпил залпом.

Кирилл Григорьевич не смотрел на него.

Молодого человека тут же повело:

– Вот так рисуешь-рисуешь, а она чего-то все бегает, – он упал головой на подушку. – Дура какая-то.

И выключился.

Килограмм взял стакан из руки и закинул ноги в ботинках на диван:

– Хах, не любит он никого. Дрыхни.

Затем сел на заднее сиденье джипа Антона, где все уже собрались, рядом с Петром. Все перешли на шепот:

– Неужели стоило это делать? – Пётр был недоволен.

Машина тронулась.

– А ты предлагал сказать ему, что после 3 бутылок поедешь в лес? Или хотел взять его с собой, державшего из дерева в руке лишь карандаши да кисточки? – Пётр в ответ на это промолчал. – Или собрался ему рассказать?

Мужчина отвернул голову так же резко, как и его спящий в доме сын.

– Действительно, такое не высрать, – Кирилл Григорьевич посмотрел в багажник, набитый оружием: пистолетами, газовыми огнеметами и огнетушителями. – Ты мне скажи, он не видел никого?

– Мне он ничего не говорил, я ничего не замечал, – Пётр соврал в докладной форме.

Килограмм вздохнул:

– Значит, ветер.

– То есть?

– Глаза у него какие-то горящие. Надуло где-то, не обращай внимание. Он не рисовал в последнее время?

– Нет, я думаю, что работа в нем убивает любое желание, – ответ Петра навел Кирилла Григорьевича на определенные выводы.

– Тем и лучше, – Кирилл Григорьевич слегка улыбнулся. – Но если ты ему не расскажешь, то я ему расскажу.

– Не. Надо, – разозлился мужчина.

– Я не понимаю, Петь, – Килограмм перешел на полный голос, привлекая внимание остальных. – Ты знаешь, что в этом деле нам всегда нужны люди.

– В данный момент мы и без него прекрасно справляемся, – Пётр ответил также громко.

Остальные тут же их заткнули.

Во время таких мероприятий важно было хранить тишину, следовать плану и не выяснять отношения, но остальные трое понимали, что эти двое и пяти минут не могут друг с другом поговорить спокойно, потому что пожилой видел в пасынке максимализм, а пасынок в такие моменты вообще ничего не видел.

– Думаешь, мы найдем ее? – Кирилл Григорьевич вновь улыбнулся.

– Я знаю, что найдем, если сегодня с этой все удастся. А если что, то мы весь город прочистим, а тебя отправим куда-нибудь в Битцевский парк, чтоб скучно было, а то сейчас больно весело.

Килограмм продолжал издеваться над пасынком:

– Мы это и так постоянно делаем, однако же мы ее даже не видели ни разу, – и не дал возразить. – Ладно, я верю тебе.

– Но я помню ее, – Пётр показал пальцем на себя.

– Видела бы тебя твоя мать.