– Извини, откуда я могла догадаться! Если тебя так беспокоило это, ты нашёл бы способ дать мне знать.

Я и собирался… Передать через кого-то, кто «чист». Но у тебя ж нетерпячка. А сам я сейчас стараюсь по улицам не шастать. Ладно, заходи уж, не светись тут.

Маша и Фенрир проследовали в хаос каморки, где уныло продолжали переругиваться подавленные члены бугорковского сопротивления. Некоторые приветствовали её жестами, другие игнорировали, занятые своими мыслями.

– Что на собрании делают посторонние? – поинтересовался Дир, кивая на Машу.

– Я не посторонняя!

– Оставьте… – устало махнул рукой Герман. – Прошу тишины.

Гутор постепенно стих. Герман обвёл соратников взглядом.

– Добрыня, смени на посту Меркулина, осмотритесь там, нет ли за логовом наблюдения.

Добрыня Сруб кивнул и вышел, подмигнув Маше.

– Ну что? Каков расклад? Что порешим? – раздались возгласы.

Герман прошёлся по кругу.

– Я думаю, Эклектор прав. Мы глупцы. Поэтому, пока нас не пытают укровийские страбезы в остроге, нам нужно на время разойтись и стараться держаться друг от друга подальше.

– Да с чего он уверен, что за нами слежка?

– Даже если пока слежки ещё нет, её скоро установят. Учителя расколют, он же всего лишь человек. Я думаю, основную базу партизан сегодня разгромили, и, судя по всему, подчистую. Вы сами слышали, что рассказал Эклектор, который оттуда вырвался. Это была или бомбардировка или ракетный обстрел. Народ думает, что там карантин, а там огненное месиво.

– Эклектор не преувеличивает?

– Он никогда не давал повода сомневаться в его честности. Ну и вы сами видите, что в городе творится. Вот-вот начнут всех кто под вопросом из постелей выдёргивать. Так что, моё мнение – расходимся и на дно. Я ночью уеду из города.

У Маши ёкнуло сердце.

– Герман, ты должен взять меня с собой.

– Ну что за глупости. Ты же знаешь, что это невозможно. Это слишком опасно. И что я скажу твоему отцу?

– Но я не могу уже тут оставаться! – возмутилась девушка.

– Пойми, всему своё время. Ты должна потерпеть.

– Я и так уже терплю полгода, а ты словно слепой!

Герман растерянно огляделся – личным разборкам он явно не хотел предаваться на виду у соратников.

Он сделал жест, означающий паузу в заседании, и отвёл её в сторону.

– О чём ты?

Маша набрала в грудь воздуха, но решимости из него ни капли не почерпнула.

– Я давно собиралась тебе сказать… Хотела…

Маша так и не успела собрать в кучу слова и мысли, описывающие, что же она хотела, так как Фенрир внезапно зарычал и медленно пошёл на дверь.

– Страбезьяны! – крикнул Рогдай. Герман выхватил пистолет, который он, оказывается, носил при себе, и, не стирая отпечатки, едва успел избавиться от него, забросив под стол, прежде чем дверь шмякнула об пол, выбитая штурмовым тараном. Фенрир прыгнул на первого бойца в униформе, который появился в проёме, но был застрелен на лету и не успел его цапнуть.

Маша рефлекторно прикрыла рот рукой, чтобы не закричать; через миг двое других солдат мигом оттеснили её от Германа и быстро повели наружу. Члены Сопротивления валялись на полу, их скручивали и обыскивали военные без опознавательных знаков на униформе. Приказы на ломаном кенаанском отдавал укровийский офицер, остальные были явно иностранцы, то ли из миротворческих сил, то ли из какой-то частной военной компании, не афиширующей своё присутствие в Богоросии. Что происходило в каморке дальше, Мария не видела, так как солдаты бодро подтащили её к раскрытой машине. Свесив ноги наружу, в ней сидел бледный и взъерошенный отец. Маша обнаружила, что она свободна.

Лицо отца искажала смесь страха и гнева. Он скорбно сжал губы и отвернулся, потом выбрался из машины и подошёл к одному из страпоров в высоких чинах, которые наблюдали за происходящим в сторонке. Видно было, как он униженно тараторил слова благодарности. Один из них мягко хлопнул его по плечу и махнул рукой, понуждая скорее покинуть это место.

Пока отец раскланивался, съёмочная группа с канала местного всевещания готовилась снимать, как будут выводить задержанных. Маша узнала местную звезду – весторианца Всеволода, который пытался договориться, чтобы оператора с камерой пустили поснимать внутрь. Мария наблюдала за происходящим с отвращением и горечью. Она понимала, что подвела отца, что вляпалась в глупейшую историю, и что виновата во всём сама. Не в силах выносить позор, она отвернулась, чтобы не видеть, как будут выводить Германа.

Отец вернулся и кивком головы указал ей на место водителя. Она, ни слова ни говоря, послушалась, немедля повернула ключ, тронулась и, не оглядываясь, покатила к дому через нижнюю часть города. По мосту через пруды в плену сгущающегося тумана, мимо старинной усадьбы знатного князя Кречетова, несколько веков назад превратившего слободу в городок, не доезжая до новых кварталов, вокруг Залесья, чтобы никому из знакомых не попадаться на глаза. Отец достал из бардачка бутылку и прихлёбывал прямо из неё. Заговорил только когда иссякли, видимо, все упрёки, которые он проговаривал про себя.