– Нашли? – Бабы одинаково схватились за сердце, видать, дети были у всех.

– Какое там! – ответила я с горестным вздохом. – Волкодлаки воют, кикиморы хохочут, русалки хвостами бьют. Насилу сами из леса выбрались. Знали ведь, что ночами в чаще нежить хозяйничает. Так, почитай, до самого восхода сидели на опушке. И в село не вернуться. А как вернешься, коли дети малые по чаще одни ходят? И в лес не сунешься – того и гляди, самих нечисть пожрет.

Я вспомнила, как так же сидела, с ужасом вслушиваясь в каждое слово. Как переживала за человеческих детей. Как плакала, представив их одних в страшном Сером лесу.

– Что дальше-то? – Тонкие ручки Настасьи вцепились мне в плечо и вернули мысли к колодцу.

– А дальше день наступил. И снова пошли мужики искать. Так до полночи искали. И домой вернулись ни с чем. А отец детишек не вернулся.

– Никак волкодлаки? – ахнула щербатая сестра.

– Нет. Сам так решил. Жинки у него не было. В родовых муках померла. Только двое деток и осталось. А сам мужик беден был как мышь. Ни кола толкового, ни двора плохенького. Одевался в мешки из-под муки. – Я краем глаза посмотрела на притихшую Настасью. – Нечего ему терять было. И решил: все равно без детей житья не будет, и пошел, значицца.

Я черпанула в ладоши студеной колодезной воды из ведра одной из баб, выпила и продолжила:

– Искал, искал… Так день прошел, и ночь наступила. А есть хотелось, аж сил нет. Ну, и выковал он меч булатный да убил вепря. И зажарил, и съел.

– Это хде он в лесу кузню нашел, ась? – Щербатая прищурила глаза и подбоченилась. – Что-то не вяжется твоя былина.

– А он руки золотые имел, – я улыбнулась. – Любое железо в его руках плавилось да формы принимало правильные. И вот съел он вепря и пошел дальше искать. А навстречу ему страж: рост богатырский, в плечах косая сажень, волос белый, как снег в горах, голос грозный, а взгляд колючий.

– Ой! – Настасья прижала ручки к груди.

– И не «ой». Взглянул страж на мужика – тот и обомлел. Глаза синим пламенем светятся, дымка черная за плечами плещется. И… – я замолчала, упиваясь ошарашенными глазами слушательниц. – …ушел.

– Как? Куда? – в один голос завопили бабы.

– А дети? – пискнула Настасья.

Я наклонилась к перепуганной девчушке и заговорила быстро, но достаточно громко для того, чтобы меня услышали сестры:

– Глаза у стража колдовские, самим Белобогом дареные. Глянет на тебя и всю душу видит. Коли нужда заставит зверя в его лесу бить, или поймет, что охота от голодной смерти спасает – не тронет. А коли ради наживы, да нервы пощекотать в лес придешь, то накажет. Сурово, обидно, так, что на всю жизнь память останется. Как себя в лесу поведешь, с такими дарами и назад воротишься. Это не он к нам, это мы к нему в дом приходим.

– А дети? – стояла на своем перепуганная Настасья.

– Дети? – переспросила я, снова улыбнулась и глянула на перепуганных баб. – Дети с первыми петухами сами из лесу вышли. С корзинами лесных даров. Они потом рассказывали, как Огненный пес ночью их согревал дыханием, а на утро дорогу показывал. Как зверя дикого рычанием отгонял, как от трясины зубами оттаскивал. И как страж им лукошки дал. А в лукошках – ягоды сочные да каменья разноцветные. С тех пор страж за теми детьми приглядывает да присматривает. Он лихих людей сразу видит. А тем, кто сирых да убогих обижает, нет хода в Серый лес.

– Брешешь, – рябая облизала пересохшие губы.

– А чего брехать-то? – я пожала плечами. – Мне бояться нечего, я бедняков не задираю.

Настасья улыбнулась и покосилась на сестер.

– Чем докажешь? – Вторая баба подбоченилась и метнула в сторону шелковой ленты настороженный взгляд.

– А мне доказывать не надо. – Я поднялась, покряхтела и, вспомнив, добавила: – А те дети живы-здоровы и по сей день. Один тута живет, в Верхних Заразах. У него и спросите, как жизнь складывается, когда за тобой синие глаза стража присматривают.

И пошла прочь, прихрамывая.

– А кто он, бабушка? – звонкий голосок Настасьи догнал меня у поворота.

– Знамо кто, – я снова улыбнулась. – Агний – кузнец.

Пока добиралась до болота второй сестры, сменила несколько личин. По пути к Глухомани я умудрилась споткнуться и пораниться. Потом задумалась и случайно набрела на медведя. Косолапый погонял меня по лесу и с чувством выполненного долга скрылся в малиннике. А мне пришлось какое-то время сидеть на макушке сосны. Потом полил дождь, я промокла и замерзла. И в довершение ко всему провалилась в болотный бочажок и перемазалась в иле. Хорошо, до топей было еще далеко, так что я выкарабкалась на берег живая и невредимая.

Когда, наконец, явилась пред светлые очи вырытой в иле норы, оказалось, что Каркамыра гостила у второго мужа и соответственно отсутствовала дома. Тем проще. Я вроде приходила, но, какая жалость, не застала.

В Сером лесу вовсю царил травень – последний месяц весны. И в этом году он выдался особенно жарким. Лес выживал без потерь только благодаря каждодневным горным дождям. Но на болоте это все-таки сказалось: вода испарялась, проложенная людьми гать сохла и трескалась, а появлявшиеся над трясиной илистые комья прели, источая еще более, чем обычно, зловонные испарения.