«Вот-вот произойдёт что-то важное», – эта мысль осенила девушку, когда, поужинав хлебом и дикими сливами, попутчики улеглись на пахнущий пылью и старческой мудростью ковёр из овчины. Агате мучительно захотелось потрогать то загадочное мужское место, которое она много раз представляла себе то в виде продолговатой, причудливо закрученной морской ракушки, то похожим на лиловый упругий цветок банана.

– Можно посмотреть на твои соски? – вдруг спросил юноша.

Агата кивнула и подняла рубаху, обнажив свои внезапно заострившиеся и вытянувшиеся навстречу мужским пальцам груди.

Когда Савелий коснулся их, Агата ощутила, как между ног её стремительно набухает непонятно откуда взявшийся бутон, и она раздвинула бёдра, чтобы дать ему раскрыться.

Всю эту ночь и ещё тридцать девять ночей они изучали тела друг друга, трогали, мяли, нюхали и вылизывали каждую вмятинку и каждую выпуклость. В перерывах между ласками Савелий чинил крышу дома, а Агата украшала их новое жилище венками из цветов и трав, варила сливовое варенье и пекла лепешки из лебеды. Так продолжалось до тех пор, пока на сороковой день у Агаты не открылся глаз над лобком. В отличие от двух других, орехово-карих, этот был фиолетовым, как небо после заката. Савелий, однако, не замечал его, и Агата поняла, что её лиловый глаз может быть виден только ей самой и ещё, наверное, тому, у кого он тоже созрел и открылся.

– Мне пора идти дальше, – сказала Агата.

Савелий пытался её удержать, ведь он был уверен, что они оба нашли то, что искали.

– Когда у тебя всего два глаза, то тебе не увидеть ничего дальше носа, даже если твои глаза красивее и ярче звезд! – Агата поцеловала Савелия в слезы и ушла.

Идя на запад, как подсказала ей её детская хвостатая мысль, время от времени девушка встречала на своём пути мужчин, но каждый раз, помогая утолить голод их плоти, она убеждалась в том, что все они устроены примерно одинаково. Своим третьим женским глазом Агате удавалось видеть направленные на неё мужские мысли. И у безусых юнцов, и у тех, чьи волосы уже посеребрила луна, мысли были похожими: короткими и гладкими, как белые мясные червячки.

Свою же заповедную мысль, которая вытянулась змейкой, Агата теперь носила в виде ожерелья, которое оборачивало её шею двойным кольцом.

Разочаровавшись в безглазой мужской любви, Агата решила отправиться в большой город, на извилистых улицах которого можно найти то, чего не встретишь на прямой дороге без развилок. В первую же ночь, которая застала её у городских ворот, девушка увидела во сне еще одну Агату со светящимися ладонями. Прикоснувшись к двойнику обеими руками, Агата ощутила тепло в своих собственных ладонях, сначала в правой, а затем в левой. Другая Агата рассмеялась и сказала: «Твой ум всегда будет бежать вслед за твоей интуицией, поэтому твой четвёртый глаз откроется на правой руке». Наутро, чтобы сон не пропал впустую, Агата слепила его из глины и завернула в листья лопуха. Теперь она каждый день смазывала правую ладонь душистым маслом руты и бродила по городу в поисках новых открытий.

Наконец на улице Святого Иеронима она встретила художника, при виде которого её правая ладонь зачесалась. Рука, в которой художник держал кисть, светилась так же, как ладони двойника Агаты из памятного сна. Этот свет проникал на холст через кисточку и рождал мир, который был и прекраснее, и страшнее реального.

– Научи меня рисовать, – попросила Агата. – А за это я подарю тебе свой глиняный сон или мешочек сушеного зверобоя. Ничего другого у меня нет.

Ей понравились мысли художника, они напоминали высокие деревья, отражавшиеся в сине-зеленом глубоком омуте. Агате тоже захотелось отразиться в этой темной бездонной воде.

– Многие и снов не имеют, так что тебе ещё повезло. Сон твой возьму: чужие сны для художника как редкая приправа для повара. А зверобой оставь себе, это женская трава, мне она ни к чему. Научу, если ты согласна начать с мытья кистей и растирания камней. Только так ты сможешь ощутить тот драгоценный момент, когда гусеница твоего творчества превратится в бабочку.

– Согласна.

Агата была прилежной ученицей. Не прошло и пяти лет, как она уже умела ловить тот короткий миг, когда красный цвет в своём апогее вдруг превращается в синий, а желтый сбрасывает своё имя, перестав в нем помещаться. Когда пальцы Агаты перестали чувствовать кисть, ставшую невесомым продолжением её мыслей, на правой ладони молодой женщины образовалась выпуклость величиной с орех-пекан. Вскоре из неё вылупился красивый янтарный глаз.

– Больше я тебе не нужен, – сказал учитель, увидев оранжевый свет. – Если хочешь вырастить следующий, пятый глаз, ты должна попробовать на вкус все семь смертных грехов. Потому что только из твоих собственных ошибок может произрасти мудрость.

«Все это найдёшь, если отправишься на юг», – подсказала Агатина повзрослевшая мысль, которая со временем всё удлинялась, и теперь обвивала шею молодой женщины тремя кольцами.

Грех прелюбодеяния был сладким, с привкусом корицы. Этот вкус Агате уже был знаком с тех пор, когда она ещё не знала, что следует считать грехом. Женщина находила его приятным, но вскоре поняла, что он слишком груб и быстро надоедает.

Грех Безделья был и вовсе безвкусным, как позавчерашний поминальный рис, и Агата легко отказалась от него.

Вкус Гордыни, напротив, оказался сложным и притягательным: солоноватым, с кислинкой и горечью, как арабский кофе. Агата заподозрила, что отказаться от этого греха ей будет сложнее всего, он будет преследовать её до конца дней.

Чревоугодие было жирным и пахучим, как выдержанный сыр. Пригодившаяся гордость помогла Агате превозмочь этот грех, позволяя лишь изредка возвращаться к нему, чтобы скрасить неудачные дни.