Шрифт:
Евгений постарался скрыть свое удивление и ответил:
– Да, я слышал об этих верованиях египтян… Видимо, поэтому они мумифицировали умерших и надевали на них маски-портреты. Позже этого невидимого двойника назвали другим словом – дух.
– Нет, ты путаешь, это вовсе не одно и то же. Дух или душа не охотится за оставленным телом, а вот двойник души, её неприкаянное отражение – да.
– К чему ты ведешь?
– Упомянутые тобой портретные маски были нужны для того, чтобы эти так называемые двойники сумели найти своё бывшее тело, иначе они могут легко поселиться в любое другое, и тогда в одном теле будут жить две сущности.
– Этот недуг называется раздвоением личности.
– Недуг? Ах, как же мы любим давать словесные обозначения тому, о чем не имеем ни малейшего представления! Не ты ли говорил, что в каждом человеке с самого начала живут и ангел, и демон, и женщина, и мужчина, просто у мужчин женская сущность подавлена мужской, а у женщин – все наоборот. И так же, как чужая сущность может поселиться в твоем теле, одна из твоих собственных, твой личный двойник, может вырваться на волю и обзавестись собственным телом.
– То есть, материализоваться? Этого только не хватало!
Женщина в зеркале засмеялась, и Евгению стало не по себе, ведь он знал, что на его лице нет даже тени улыбки.
Портрет был готов. Синее платье и аксессуары Евгений аккуратно сложил в сундук и закрыл на замок, а холст повернул лицом к стене. Так художник делал всегда, чтобы после небольшого перерыва посмотреть на портрет свежим взглядом. Обычно он выжидал неделю, но в этот раз с трудом продержался два дня. Два долгих дня рядом с ним не было ни Евгении, ни ее портрета, и художник понял, что смертельно соскучился. На третью ночь он вскочил с кровати, подбежал к мольберту и развернул его. То, что он увидел, заставило его испугаться и в то же время испытать восторг: с портрета на него смотрел он сам и одновременно совсем другой человек – прекраснейшая из всех женщин, которых он когда-либо встречал. Стоило лишь слегка изменить угол зрения или отступить на полшага, изображение чудесным образом менялось, выражение глаз незаметно переходило от строгого к лукавому, очертания губ становились то мягче, то жестче…
На этот раз автопортрет получился живым! Евгению казалось, что он вот-вот заговорит знакомым голосом Евгении, глубоким, как цвет черного бархата… но портрет молчал. Тишина угнетала с каждым днем всё сильнее. Художник перестал спать по ночам, а днем никак не мог сосредоточиться на работе, вдохновение покинуло его. Он ходил взад-вперед по мастерской, то и дело бросая взгляды на портрет, а иногда застывал перед ним, будучи не в силах оторвать глаз.
В одну из бессонных ночей он решил, что наденет синее платье в последний раз, ведь ему просто необходимо узнать, что о портрете думает Евгения! Да и ей самой, возможно, хочется высказаться, было бы невежливо лишить ее этого права! Художник вновь чисто выбрил лицо, облачился в ставший таким привычным наряд и подошел к зеркалу…
– А я было подумала, что тебе удалось убежать от собственной тени! – голос Евгении вдребезги разбил ненавистную тишину. – Я вижу, наш с тобой портрет закончен! Ну, что сказать… Ты ведь и сам знаешь, что это лучшее, что ты создал!
Художник вытер вспотевший лоб. Мысли, которые еще минуту назад он намеревался облечь в слова, скукожились, как увядшие цветы. Всё, на что он оказался способен, это смотреть на женщину не отрывая глаз. Темно-синий шелк оттенял её бледную кожу, и она светилась, как луна на вечернем небе. У Евгения сводило пальцы от желания прикоснуться к нежной шее, к едва заметным ямкам над ключицами, скользнуть ладонью вниз, под шелковый ворот…
– Кстати, тебе больше незачем надевать парик, – сказала Евгения и распустила косы. Ее живые настоящие волосы упали на плечи. – Да и платье мое тебе совсем не к лицу. В следующий раз хочу видеть тебя мужчиной.
Улыбнувшись на прощание, Евгения развернулась… и ушла! Перед художником осталось пустое бездонное зеркало, которое выглядело как темный дверной проем и больше ничего не отражало.
Этой ночью Евгений ни на минуту не сомкнул глаз, его поочередно терзали то страх, то вожделение. Наутро он решил, что больше никогда не подойдет к зеркалу, и набросил на него покрывало. Прошло еще три мучительных дня, а к концу четвертого страстное желание увидеть Евгению победило все опасения. Перед пока еще занавешенным зеркалом художник накрыл скатертью стол и поставил на него вазу со свежесрезанной веткой лилии, блюдо с фруктами, бутылку белого вина и пару бокалов. Как велела его «вторая половина», он не стал бриться, надел чистую сорочку и сюртук. Дождавшись ночи, зажег свечи и сбросил покров с зеркала.
Поначалу оно лишь отразило край стола и сидящего за ним бледного Евгения, но, спустя минуту, образ молодого мужчины словно накрыла плотная тень. Она всё больше сгущалась, пока не стерла совсем его изображение. В следующий момент из зеркальных глубин раздался звук приближающихся шагов.
В этот раз Евгения была облачена не в привычное синее, а в темно-серое платье с сиреневым отливом. Глаза её тоже поменяли оттенок с орехового на густо-карий, цвет обжаренных кофейных зёрен. Женщина выглядела раздраженной.
– Хм, лилия… Цветок двойственности, знак противоположных начал… Символично. Но в твоем доме она пахнет как испуганная собака, а пламя свечей колеблется от твоих сомнений. Позволь дать тебе совет: не пытайся держать дверь открытой и запертой одновременно!
– Прости. Мне нужно было время, чтобы распутать собственные мысли.
Евгения сорвала один из цветков и воткнула его в волосы.
– Прощаю. С одним условием. Обещай, что больше не будешь скрываться от меня. Разве ты не знаешь, что играть в прятки с самим собой невозможно, даже в самой темной комнате!