Я остановилась сначала, а потом пошла дальше. Ну и пусть у меня на лице написано, что меня бросили и я такая вся разнесчастная. Он меня не жалеет, он меня развлекает. Такого я и искала. По совету тети Зины. Надеюсь, и ему со мной хорошо, и он не делает мне одолжение от доброго сердца.

— Если ты мечтаешь, чтобы я замолчал, только скажи, и я замолчу и буду танцевать с тобой молча.

Я улыбнулась как можно мягче, чтобы не ранить и так израненные чувства несчастного Герра Вампира.

— Говори. Пожалуйста, говори. А вот танцевать я действительно предпочитаю молча. Так куда мы едем?

— Я же сказал — сюрприз, — и добавил даже немного зло: — Что за детское желание испортить себе радость от сюрприза?

— Не буду портить, — поджала я губы. — Я терпеливая.

— Я уже заметил, — улыбнулся Альберт и достал из кармана брюк ключи.

Темно-синяя «Вольво» подмигнула нам, и я поспешила быстрее пройти оставшиеся до нее пять машин. Под кругом из европейских звездочек красовались две буквы «RO» — он что, и правда трансильванец? Но если ему плевать, что я русская, так почему меня тревожит, кто он по национальности? Для меня должно быть важно лишь одно — он мое лекарство, и очень даже вкусное.

Альберт распахнул дверь авто, и я нырнула в темный салон. Чтобы пристегнуться, надо было опустить букет на колени, но я испугалась за белый плащ. Вернее хотела испугаться, потому что Альберт довольно быстро пришел на выручку, щелкнув моим ремнем безопасности. Заодно и поцеловал. А я успела подумать, что не дождусь поцелуя. Наверное, строгое воспитание не позволяет ему целоваться при людях ни при свете дня, ни при свете фонарей, ни даже в освещенном салоне.

Когда он оторвался от моих губ, первым желанием было притянуть его обратно за возвращенный галстук, но я опомнилась и крепче сжала букет, надеясь, что бумага в моих влажных ладонях не расползется окончательно. Один квартал, два, три… Мы явно выезжали из города. Во всяком случае центр давно остался позади. И, когда Альберт остановил машину, чтобы пропустить пешехода, я уже почти открыла рот, чтобы поинтересоваться, как долго нам еще ехать, но пешеход вдруг развернулся и шагнул к водительскому окну, что-то яростно крича. Пока Альберт опускал стекло, я успела испугаться.

— Нихт лихт! Нихт лихт! — орал мужик, и Альберт, смущенно бросив «данке», повернул какую-то ручку под рулем.

— Я забыл включить фары, прости, — смущенно пояснил он, поднимая кнопкой стекло.

Машина тронулась, и я открыла рот, чтобы задать вопрос, но первое же слово потонуло в оркестровом шуме.

— Я и музыку забыл включить. Узнаешь?

Очередной экзамен! Я кивнула. Музыка была знакомой, но откуда она, черти только знают. И Альберт. Ну, не мучай! Говори!

— Оперетта «Веселая вдова» Франца Легара…

Ну, еще бы я узнала такое на немецком!

— Песня про вилью. Знаешь, кто это?

— Я и русских-то исполнителей не знаю…

— Я про вилью спрашиваю! — расхохотался Альберт и убавил громкость.

Я не стала кивать. С местным фольклором еще запутаешься курам и Альберту на смех.

— Вильями, по поверьям, становятся девушки, умершие до свадьбы, которые при жизни любили петь и танцевать. После смерти они служат проводниками между миром живых и миром мертвых. Теперь понимаешь, почему танец — это единственно возможное лекарство для воскрешения из мертвых?

— Не понимаю.

Рука Альберта скользнула под плащ и сжала мне коленку. Только бы она не пошла выше и глубже.

— Попробую объяснить, — Альберт следил за дорогой, и я радовалась, что не вижу его смеющихся глаз. — Предки верили, что мертвые семена, опущенные в землю, нуждаются в первобытной силе танца, чтобы возродиться новыми побегами. На поля приходили девушки, чтобы станцевать танец плодородия и поделиться своей неизрасходованной детородной силой с мертвыми, чтобы те из земли подтолкнули ростки. Перед танцем девушки расплетали косы, — Рука Альберта с коленки переместилась мне на волосы и стала работать расческой, раскладывая по груди ровные пряди. — Ты знаешь, почему? А потому что длинные волосы символизируют способность женщины к деторождению. А про свадебный танец знаешь?

Я мотнула головой.

— Я знаю только про те танцы, которые танцевала — вальс, пасодобль, самбу… — начала я и под взглядом Альберта смолкла.

— Ты русская, так? Значит, знаешь сказку про Царевну-лягушку?

— Конечно, знаю!

— Там как раз описано испытание танцем.

— О, да, царь попросил жен своих сыновей станцевать на пиру. Это и есть испытание?

— Не совсем. Это древний ритуал. Невеста должна крутиться и прыгать очень долго, пока жених не посчитает, что она убедила его в своей силе. В этом танце он едва поддерживает ее, выдумывая новые испытания, и она должна не оступиться до конца танца.

— А если оступится?

— Тогда он найдет себе другую. Все просто.

Я уставилась в габаритные огни одиноких машин. Спасибо, Альберт, за то, что так легко кинул ложку дегтя в мед нашего вечера. И это ты еще не знаешь, что мы с Димкой танцевали вместе аж целых девять лет! Вот бы ты разошелся! Или это случайно у тебя вырвалось, потому что мозг от лицезрения моих коленок отключился?

— Только в сказках спутали немного порядок испытаний, — продолжал Альберт спокойно, вновь вернувшись с волос на колени.