— Движение — это жизнь. Тогда и жизнь — это движение. Танец тоже движение. Выходит, танец — это жизнь. Простая логика…

Я поспешила кивнуть. Замечательно, когда спутник говорит и не напрягает тебя ответами.

— Вампиры танцуют, чтобы сымитировать жизнь, чтобы обмануть смерть, чтобы музыкальными звуками заменить удары мертвого сердца, чтобы заставить мозг работать, вытаскивая из задворок памяти последовательность движений, — говорил Альберт возбужденно, и я теперь вместо кивков, наглаживая рукав его плаща, не уверенная, что сумасшедшим вампирам можно так возбуждаться. — Танец — это жизнь и танец — это смерть. Наш великий мозг мертв, ведь у нас нет прошлого и нет будущего, как нет и настоящего, которое нам нужно анализировать. Мы живем нашим маленьким мозгом, который у живых отвечает только за инстинктивные действия — как, например, отдернуть руку от горячего. Мы живем в одном мгновении — и в прошлом, и в будущем мы мертвы. И что такое танец, ты думала про это когда-нибудь?

Я не удивилась вопросу, успев привыкнуть к тому, что Альберт любит заканчивать монологи вопросами, и знала, что отвечать на них вовсе не обязательно. Не прошло и тридцати секунд, положенных на размышление, как он уже продолжал с тем же вдохновением:

— Танец — это совмещение сразу нескольких ощущений — зрения, слуха, движения — в одном едином экстазе. Все наше мертвое тело задействовано в танце, каждая его клеточка напряжена до предела — и мы достигаем пика, а нам, мертвым, дано так мало наслаждений.

И тут он остановился, и я кашлянула:

— Моя гостиница в другую сторону.

Альберт захлопал длинными ресницами:

— Я говорил не про секс. Я обещал тебе танец, и я всегда сдерживаю обещания. Иногда, правда, с часовым опозданием.

А бедняга действительно расстроился. Как хорошо, что я решила его дождаться. Или все же ждала я штрудель, который так долго не приносили… Одно из двух. Но я и штрудель съела, и заполучила на вечер великолепного любовника. Может, еще и про Баха узнаю всякие вампирские подробности.

— И куда мы идем? — поинтересовалась я, сообразив, что мы свернули в противоположную от центра сторону. — В какой-то клуб?

— Мы идем к моей машине, а потом сюрприз. Я отвезу тебя туда, где ты и помыслить не могла когда-либо танцевать.

В его глазах запрыгали опасные чертики, и мой внутренний голос включил сирену

— у сумасшедших могут быть не совсем безопасные фантазии. Ну, а у обычных людей, типа Димки, вообще нет никаких фантазий, так что заткни сирену и дай мне запастись воспоминаниями на весь жуткий рабочий год, потому что в Питере я вряд ли встречу того, кто хорошо танцует и свободен хотя бы на один вечер. А до следующего отпуска надо еще дожить. Веди меня, Альберт, куда хочешь!

Он кивнул, будто прочитал мои мысли, и сказал:

— Язык танца, родившийся намного раньше письменности, заменяет многим светскую беседу, ты так не считаешь?

Ну вот, камень в мой огород!

— Альберт, мне действительно нечего тебе рассказать. Но я благодарный слушатель, поверь мне.

— А чего верить?! Я это вижу, — улыбнулся он. — И ты хорошо танцуешь. У меня давно не было такой партнерши. Верь мне. Я никогда не вру.

Конечно, не врешь. Ты уже давно заврался настолько, что уверовал в правдивость своих фантазий. Но если в нынешних словах есть хоть крошечная доля правда, я готова скакать козой рядом с тобой, потому что такого партнера у меня точно не было и вряд ли будет. Хотя бы в обозримом будущем.

— А знаешь, почему женщин раньше учили молчать, когда говорил мужчина? Чтобы у мужчины создалось впечатление, что женщина соглашается со всем, сказанным им.

Я улыбнулась, чтобы поймать ответную улыбку, но мой спутник решил остаться серьезным, или просто фразу не закончил:

— И заодно для того, чтобы мужчина думал, что способен полностью подчинить женщину своей воле.

Я забрала у него руку и сунула в карман плаща.

— Альберт, не считай меня легкомысленной. Просто мне действительно приятно быть в незнакомом городе не одной. И в знакомом одной быть тоже плохо, но иногда это данность, с которой приходится мириться. Так что я сама с тобой иду, по собственной воли. Вот если бы ты мог подчинить своей воле погоду, я была бы тебе благодарна.

Я посмотрела на грозное серое вечернее небо. Польет? Что за глупый вопрос — обязательно польет. Здесь и синоптики не ошибутся. В Вене светило солнце, и прогноз был хорошим даже на Зальцбург. И на тебе, дождь второй день… С утра до вечера серое небо, и солнца не видать. Прямо как дома.

— А я уже подчинил ее себе, чтобы больше времени проводить с тобой. Я не люблю солнце.

Я улыбнулась.

— А я люблю, потому что я из Санкт-Петербурга. Это в России, — поспешила я добавить на всякий случай. — У нас постоянно дожди. Теперь даже зимой.

Альберт на ходу скользнул рукой мне в карман и вновь завладел моими пальцами.

— Извини, что я до сих пор не поинтересовался, откуда ты… Мне вообще это без разницы. Я не сужу людей по месту их рождения.

— Но место рождения и место жительства откладывают на людей серьезный отпечаток. Разве ты так не считаешь? — порадовалась я возможности задать вопрос и хоть самую малость поучаствовать в беседе.

— Возможно. И все равно я предпочитаю судить людей по ним самим. Мне без разницы, откуда растут корни их проблем. Моя задача — помочь им решить эти проблемы.