— «Найс дог»! — улыбнулась я, поравнявшись, скашивая глаза на собаку, чтобы не глядеть на хозяина. — «Вери найс дог», — снова похвалила я собаку по-английски, поравнявшись уже с хозяином.

Собачка хорошая, что не скажешь о человеке… От мужика разило за километр. Еще шаг, и пьяный каталонец остался позади. Прибавить шаг. Быстрее, быстрее, быстрее… Какого черта иметь квартиру в самом красивом доме на улицы, когда вокруг такое вот отребье… Если только не быть его частью. То-то мне этот Пабло с первого взгляда не понравился.

Оглянувшись на всякий пожарный, я достала из сумочки ключи и чуть ли не на бегу вставила их во входную дверь. Скорее закрыть ее за собой и прыг-скок на второй этаж. Фу, вывалить виноград в раковину и завалиться в душ. О полуденном купании мое тело помнит как о летнем дождике из прошлой жизни.

Через десять минут намытая, надушенная, причесанная я стояла перед зеркалом в костюме Евы и не спешила одеваться. Нет, я не любовалась собой, я тряслась за свое красное платье — то самое, в котором я слушала музыку в Зальцбурге, то самое, которое Альберт так нежно сорвал с меня в нашу первую ночь… Я не надевала его больше, не стирала — иногда я утыкалась в него лицом, вдыхая, казалось, намертво въевшийся в ткань аромат бессмертного пианиста. Увы, оно хранило и следы моего страха оступиться в танце, подавиться за ужином и умереть от желание до того, как ненужный больше наряд падет к моим ногам. Но я обязана была надеть именно его — как талисман. Платье, бережно хранимое целый год в уголке шкафа, станет залогом счастливого отпуска. Все начинается с платья и все заканчивается его потерей.

Для собственного спокойствия я спрыснула его духами, встряхнула и — положила на кровать, завернув себя во все еще влажное полотенце, даже хорошо. Оно подарило уже потерянную возможность дышать. В квартиру еще не пробралась вечерняя прохлада — да и откуда ей взяться. Температура, дай бог, упала на три деления.

Что имеем? Жару, духоту и ожидание прихода Альберта, такое же удушливое и жаркое. Еще слишком светло, чтобы торопиться — и ему, и мне. Однако я ела салат прямо из пластиковой упаковки, чтобы не заморачиваться мытьем посуды. Запила его апельсиновым соком, которому с трудом нашлось место в моем животе после двух стаканов ледяной воды, которые я первым делом опрокинула в себя после возвращения в дом. От жары и пережитого страха за чужую собаку, я чувствовала себя не очень хорошо и еще долго вслушивалась в уличные шумы, боясь услышать собачий визг. Но пока мой романтический покой нарушался лишь работающим у соседей на всю громкость телевизором — что он транслировал, я не поняла: думала кино, а потом сообразила, что одной из звуковой дорожек являются диалоги самих хозяев телевизора.

В ванной комнате у зеркала была деревянная полочка, на которой позади ракушек стоял флакончик туалетной воды. Я не удержалась и взяла его в руки, осторожно, чтобы не оставить на себе чужого аромата. Нажала на крышечку и использовала его в качестве освежителя воздуха — аромат легкий, морской и несомненно мужской. Наверное, стоит здесь именно с этой целью, создание эффекта близости к морю. На полочке у самой стены стояли две керамические плитки с довольно натуралистическим изображением разноцветных рыб. Выполнено на достойном уровне. Такое можно с чистой совестью помещать в школьный учебник. Я пригляделась: тонким пером на них были выведены латинские названия частей тел прекрасных морских жителей. Отступила на шаг: рыбы отражались в зеркале и будто две влюбленные парочки тянулись друг к другу для поцелуя. Поцелуя…

Я зажмурилась и тряхнула головой. Скорее одеться, скорее накраситься, скорее открыть дверь на стук или услышать в замке поворот ключа. Да, да, Альберт откроет дверь своим ключом. Точно!

В платье и на каблуках мне было уже не присесть, и я принялась мерить шагами крохотную квартиру. На рассматривание всяких занятных штуковин в гостиной ушло минут десять: я покрутила ручку чугунной кофемолки и долго вертела в руках стульчики, сделанные из пробок от кавы. Той самой кавы, на которую я облизывалась на бульваре. Губы вновь пересохли от невыносимого желания испить бокальчик-другой обжигающей шипучки, но я воздержалась даже от сока. Во мне и так лишней жидкости уже больше, чем крови.

Затем я перевела взгляд на противоположную стену и замерла. Вокруг пустой деревянной рамы Были развешаны четвертинки ватманский листов, в середине которых в овале акварелью были выписаны девочки в одинаковых черных платьях. Вернее, одна девочка. Только с разными прическами: хвостики, косички, распущенные светлые волосы. Глаза закрыты. На всех картинах она спала или… Была мертва… В овале ее портреты походили на могильные фото, с одним лишь отличием, что акварельные краски, взятые для фона, были радужными и сочными. А что должно быть в пустой рамке, что?

Ответ я искать не стала. Просто прошла в соседнюю комнату. В ней обнаружился узкий диванчик и широкое кресло, а на стене огромный старый, явно принесенный с барахолки, накрученный на тростниковую палку плакат с анатомическим изображением мужского тела. Вместе с креслом он придавал комнате вид врачебного кабинета. Мешали только рисунки на стенах — довольно качественные. Особенно старая пишущая машинка, выполненная черной тушью. В паспарту и в искусственно состаренной деревянной рамке она выглядела очень даже эффектно.

Стемнело. Пришлось даже зажечь в узком коридоре свет. Два плафона, голубой и красный, романтично смотрелись под белым потолком. Где Альберт? Я прошлась ладонью по книгам, плотно стоящим во встроенном в стену стеллаже. Из знакомых названий нашлись «Айвенго» на английском и «Призрак оперы» на испанском, но книги интересовали меня сейчас меньше всего. Меня интересовало лишь одно: где Альберт? Он должен был появиться еще в сумерках. Смысл терять драгоценные ночные часы? От барселонского солнца его не спасет даже самый плотный капюшон!