Маленький рот долго не находил соска. Графу пришлось подтянуть к себе вилью и обнять обеих одной рукой. Мать уже позабыла свой гнев и скользила пальцами по маленьким щекам, направляя пухлые губы к источнику жизни. Младенец тут же примолк. Зато мать с тихим, но мучительным стоном дернулась назад, и граф рванул брошенный им конец пуповины на себя.

— Ну вот и все, — голос его потонул в плеске воды, когда он швырнул в пруд ненужную больше плаценту.

Все закончилось. Почти все. Александр устроился поудобней: голова Валентины вновь лежала на его плече, а ладонью он чувствовал сквозь холодную ткань маленькое тельце. Длинным пальцем он мог дотянуться до сморщенных ножек, но не желал отвлекать младенца от еды, но сдержать себя было слишком тяжело. Чтобы отвлечься, граф стал смотреть в сторону пруда, по черной спокойной глади которого бежала лунная дорожка. Однако он не стал по привычке поднимать глаз к небу: то, что было ему нужно, лежало на земле, на покрытой росой траве, обдуваемое безжалостным ночным ветром. Он понимал, что надо немедленно отнести обеих в дом, растопить камин и согреть простыни. Но тело его будто окаменело, и он не мог пошевелиться.

 — Александр, почему вы плачете? Вы же должны быть счастливы! Я исполнила вашу просьбу.

Он опустил голову и встретился с таким же влажным взглядом серых глаз.

— От счастья, — отозвался он, зажмурившись, и вдруг в ужасе распахнул глаза. — Тина, что ты сказала? Как ты ко мне обратилась?

Но ему уже никто не ответил. Глаза Валентины были закрыты, голова ее безвольно откинулась ему на плечо, тело сделалось неподвижным, но рука, словно у высеченного изваяния, продолжала крепко удерживать у груди дочь.

— Неужели моя Валентина вернулась? — спросил он уже у безответной луны.

Его рука мягко откинула с бледного лба жены мокрые волосы, но нагнуться к ней, чтобы поцеловать, он не мог, ведь на коленях его лежала еще и дочь. Глаза ее тоже были закрыты. Они обе спали, только у одной из них билось в груди сердце, а о сне другой мог догадаться лишь тот, кто способен отличить не-жизнь от смерти.

— Неужели? — повторил вновь граф, не смея озвучить свою мысль до конца.

Только ответить на его вопрос было некому. Легкое облако прикрыло луну, чтобы та своей яркостью не мешала безмятежному сну вильи и младенца. Граф медленно выпрямился, крепко держа в руках мать и поддерживая пальцами на ее груди ребенка. Шаги его были осторожны, но четки. Он знал, что в замке его ждет огонь, теплом которого теперь есть кому наслаждаться.

Входная дверь в башню захлопнулась с такой силой, что за ставнями зазвенели вставленные стекла — Дору зажал рот ладонью, хотя не собирался орать. Дверь он выпустил от неожиданности — он думал, что ребенок в соседней комнате.

— Прошу меня простить, — проговорил Дору хриплым шепотом. — Я услышал плачь…

— И теперь, когда ты его не слышишь, — начал граф тихим злым голосом, — ты решил разбудить ребенка?

Вместо ответа Дору пожал плечами. Отец тоже пожал своими, глядя на войлочные сапоги на ногах и в руках сына.

— Вы так и будете ходить босиком?

— Я обуюсь, — проговорил граф страшным шепотом.

— А про эхо в замке вы не подумали?

Граф на секунду прикрыл глаза.

— Ну хоть что-то вы не продумали! — с неприкрытой радостью прошептал Дору и снова потряс перед отцом домашними сапогами, которые тот схватил, выругавшись про себя. — А чем вам не понравилась детская?

— Дору, какая детская? Она… Уйди… У меня нет сил что-то объяснять и спорить…

— Я разве с вами спорю? Знаете, у нас же есть люлька. Моя…

— Где ты ее нашел?

— У нас очень много разного хлама скопилось…

— Сейчас уходи, — махнул рукой граф и прямо при сыне опустился на пол.

Дору нагнулся к нему:

— Рap'a, принести подушку?

— Просто уйди…

Когда Дору уходил, граф уже спал. Он вернулся в башню на закате. Валентина продолжала спать, но граф уже сидел на стуле, хотя и выглядел белее белого.

— Может, вам все же перебраться в детскую? Там кресло удобное, или я могу перенести его сюда?

Граф мотнул головой.

— Ты позабыл, кто ее мать? Радуйся, что она лежит в кровати, а не на траве.

Граф смотрел на кровать, и Дору увидел, что его глаза блестят слезами.

— Что-то не так?

— Да все так… Мне просто показалось… — Александр не обернулся к сыну. — Наверное, так и будет всегда: Валентина на секунду будет просыпаться в ней, чтобы продолжать мучить меня беспочвенной надеждой. Я это заслужил… Я знаю… Я взял ее силой и это женщины не прощают…

Дору сделал последний бесшумный шаг к отцу и опустил руку ему на плечо.

— Я заменил на люльке веревки, — сказал он ему на ухо. — Куда прикажете повесить? Сюда на кровать? У пруда? В саду?

Граф покачал головой и молча повернулся к сыну спиной.

— За что ты-то меня? Да… Все за то же… Я — чудовище…

— Рap'a, позвольте мне взглянуть на сестру.

Движение головы графа походило на согласие, и Дору бесшумно двинулись к кровати. Валентина лежала в подушках, укрытая в ногах одеялом. Волосы ее были скручены на голове и спрятаны под чепец. Поверх одеяла под боком матери лежал младенец, аккуратно спеленутый теплой шалью. На голове девочки возвышался вязаный колпачок, который они с Эмилем точно не покупали.