Шрифт:
— Следуй за мной.
Они не проронили ни звука, идя к пруду. Тело вильи лежало в воде у самого берега. Волосы были разбросаны по камню, словно хозяйка решила просушить их на солнышке. Граф молча присел рядом, взял первую прядь и обрезал ее чуть ли не до лопаток.
— Зачем? — одними губами спросил Эмиль и тут же ответил себе: — Хотите оставить, как память? Я знаю, есть такой обычай…
— Нет, — мотнул головой граф и, бросив на колени Эмиля отрезанную прядь, принялся резать следующую. — Я хочу заменить волосы на марионетке.
Эмиль сжался, чтобы удержать животом падающие на колени пряди. Он смотрел на графа. На его бледное спокойное лицо и не мог понять, что с тем происходит. Он был бы рад услышать дикий вой, потому что подобное спокойствие не подходило горю. Неужели они с Дору правы, и граф нисколько не любил Валентину, и все, что ему было нужно от вильи, это ее ребенок? И смерть матери даже на руку графу, ведь теперь никто не станет между ним и дочерью. У девочки клыки. Значит, рано или поздно она превратится в вампира. Уж тут-то даже профессорская степень не нужна, чтобы сопоставить очевидные факты.
— Отнеси волосы в мой кабинет и положи в ящик стола. Любой, они все пусты.
Эмиль вновь вздрогнул от неожиданного возвращения к реальности, от которой безжалостно уносили его мысли. Он подтянул зубами джемпер и двинулся к замку. Граф не остановил его, не предложил помощи, не пожалел его больные руки. Он остался стоять на коленях подле мертвой, теперь по настоящему мертвой девушки. Волосы вильи больше не касались воды. Граф обрезал их неровно и как-то даже рвано, и беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы Эмиль вздрогнул, признав в трупе прежнюю Валентину.
Глава 21 "Старый сеньор"
Эмиль понуро поднимался по лестнице, считая каждую ступеньку. На десятой он замер, потому что сквозь боль в висках вдруг прорвался бой дверного кольца: кто- то стучал в парадную дверь. Глаза вампира застилал кровавый туман от с трудом сдерживаемой боли: ему было так страшно обронить даже один льняной волосок, что он не ограничился зубами и придерживал закрученный джемпер обожженными пальцами. Он не мог разглядеть стоящих за дверью, но знал, что посторонние так не стучат. И, более того, посторонним не попасть в этот замок.
Он не мог ждать появления хромого горбуна, ведь бой был настолько оглушительным, что мог разбудить спящего младенца. Однако бежать к двери Эмиль все равно не решился, рассуждая предельно просто: если ребенка можно будет еще укачать, то отрастить волосы вилья, увы, уже не сумеет. Добросовестный студент, проснувшийся в профессоре, пересчитал все десять ступеней назад и двадцать шагов вперед к двери и отворил ее нетерпеливым гостям, схватившись за дверное кольцо зубами.
— А я уже успел подумать, что придется заходить с черного хода, как попрошайкам.
Эмиль разжал зубы, и дверь грохнула, а он, забыв про боль, вцепился в свой подкрученный почти к самому носу джемпер. Сухонький, в черном с ног до головы, старичок с шумом втащил огромный чемодан и принялся звонко оббивать с него пыль: вернее бил он глухо, но что-то звонко откликалось ему из недр чемодана.
— Я прошу вас соблюдать тишину, — отрывисто попросил Эмиль, совершая неудачные попытки вновь ухватиться зубами за джемпер.
Старичок пожал плечами, не понимая, с чего это английский профессор вдруг начал разговаривать с чемоданами, потому что сам он и его спутница молчали.
— Что с вами, профессор Макгилл? Нервы? Вы зачем жуете джемпер? Вам дать погрызть осиновый кол? Это новый эксперимент? Вы меня пугаете, молодой человек. А напугать меня очень сложно.
— У нас ребенок спит, — прошипел Эмиль сквозь боль.
— Вы стали ставить эксперименты на людях? Я надеюсь, что вы не принудите Иву исполнять роль Лилит? Я не дам на это своего согласия — никогда. И вообще, ради всего святого, что есть в мире, прекратите вести себя, как сумасшедший ученый!
— Успокойтесь, сеньор Буэно! Здесь в ваше отсутствие многое произошло. Граф…
И тут Эмиль замолчал, не зная, какое слово подобрать, чтобы описать взаимоотношения Александра Заполье с Валентиной, и дело было не в скудном словарном запасе профессора, когда тот пытался говорить на испанском языке, а в скудном понимании этих самых отношений. Перед его взором до сих пор стояло спокойное лицо графа, с выражением которого совершенно не вязались обещания расплакаться и плакать долго и навзрыд. Пока Эмиль думал, старик действовал: он протянул скрюченную руку и одернул джемпер. К их ногам тут же посыпались длинные светлые пряди — явно женских волос.