Миша стал возвращаться поздно ночью, почти под утро, когда я уже спала. Или делала вид, что сплю. Я уходила на учёбу, когда он спал, а когда приходила домой, его уже не было. Так было пару недель, а потом я стала замечать, что он приходит домой, скидывает обувь и сидит на кухне. Я не могла понять, что там происходит, пока в один день не услышала звук битого стекла. Я около часа рыдала в спальне: приступ настиг меня, когда я от него скрывалась примерно неделю.

А потом мне захотелось выйти на балкон. Возможно, это было моей самой большой ошибкой. Я вышла на холодный балкон в одной шёлковой пижаме, состоящей из шорт и рубашки чёрного цвета. Окна были открыты во всей квартире, отчего сквозняк был сильным.

Я поёжилась от холода и продолжила идти в сторону балкона. Открыв стеклянную дверь на распашку, я так и осталась стоять в проходе, удивлённо глядя в сторону журнального столика. Рядом с ним на коленях стоял Миша и наклонился над чем-то, чего я не видела, так как парень стоял ко мне спиной. Подойдя ближе, я увидела, как Смирнов собирал испачканными кровью руками стеклянные осколки разбитой вдребезги фоторамки.

Фотография, которую нам подарили Рита и Гарик на Новый год, где меня и моего любимого человека запечатлели в день моего рождения, обнимающихся и счастливых, валялась под битым стеклом. И фотография, и фоторамка были дороги мне. Фоторамку подарили крёстные родители, которых я обожаю всю свою жизнь. И я планировала передавать её своим детям. Но, видимо, не судьба.

Я услышала всхлипы. И эти всхлипы были точно не мои, хоть с моих глаз капали слёзы на холодный кафель. Единственная дорогая мне вещь, доставшаяся от самых близких людей, была сломана. Миша плакал, пытаясь собрать по кускам фоторамку, от которой ничего кроме небольшой фигурки не осталось.

Пару секунд спустя его плач превращался в рёв раненного зверя. Я не знала, что произошло, почему разбилась рамка, почему он в крови, почему плачет. И это неведение вводило меня в ужас. Я чувствовала, как меня накрывала волна, я задыхалась от безысходности. Опустилась на колени рядом с ним и собирала осколки в ладонь.

— Прости меня, прошу, прости, — его голос надрывался. Эти слова прорвали плотину, которую я строила месяцами. Я сидела, вытирала мокрые щёки, параллельно собирая осколки.

Я молчала, а он продолжал просить прощения, как будто убил меня или сломал, как самый ужасный монстр ломает людей. Я не понимала, что такого случилось, что его накрыло таким отчаяньем. Это было странно, слишком странно.

Я заставила его бросить стекло и пойти в ванную комнату, чтобы промыть и обработать его руки. А сама выкинула стекло, оставив ту разломанную фигурку, положив её в карман пижамы. Я подмела на балконе и высунулась в окно, погрузившись в свои мысли. Ветер гулял по балкону, колыхал страницы журналов на столике, листья домашних растений.

Я обернулась и окинула взглядом помещение. Внимание привлекла фотография, упавшая куда-то в угол. Я подошла и присела возле неё, рассматривая. Фотография, сделанная на профессиональную фотокамеру, красиво обработанная, каким-то образом согревала мне душу. Я тогда не заметила, что верхний край был надорван в том месте, где моя голова соприкасалась с его грудью, немного разделяя нас.

Я взяла фотографию с собой и отнесла её в спальню, положив на кровать. Ванная находилась напротив спальни за белой дверью. Это была небольшая комната с ванной, умывальником, полками и шкафчиком. Умывальник стоял рядом с ванной, на которую присел Миша. Я прищурилась от яркого света, ослепившего меня. Лицо Смирнова раскраснелось; он продолжал вытирать мокрые от слёз щёки, пачкая кровью лицо.

Больше он ничего мне не говорил, но я безумно желала, чтобы он говорил. Говорил, какая я размазня, потому что плачу, шутил свои смешные и аморальные шутки, жаловался на усталость, когда мы ещё не начали отдаляться друг от друга. Злился, когда узнавал от кого-либо, что меня забирал из университета Гарик, что я иногда гуляла с Жориком и Артёмом. Но сейчас он молчал, даже не извинялся.

От парня разило алкоголем, сигаретами и чем-то ещё. Я не могла распознать этот запах. Он был слишком знакомым, но в то же время до одури неизвестным. Я убрала руки с его лица и положила их в раковину. Взяв полотенце с полки, я намочила его холодной водой и принялась вытирать красные щёки, лоб, нос. Пока я вытирала лицо своего парня, он отмыл руки.

Я думала, что он просто порезался об осколки рамки, но костяшки пальцев были стёрты, бровь немного рассечена, нижняя губа опухла. Я заставила его снять футболку с длинными рукавами. На правой ключице наливался сине-фиолетовым цветом синяк, пара гематом образовывались в районе рёбер и живота. Я услышала резкий выдох, когда провела пальцами по гематомам. Продвигая руку выше, очерчивая его выпирающие рёбра, я постепенно отпускала свой страх близости.

Миша поднялся с ванны; я следила, как в свете ламп играют мышцы его натренированного тела, задержав дыхание. Поднимая взгляд от дорожки тёмных волос, уходивших под пояс его чёрных джинсов, по кубикам пресса, мощной груди, шее с двигающимися жилками, я остановила взор на его тёмно-карих, почти чёрных глазах. Они были какие-то мутные, затуманенные, красные от пролитых слёз. Я потянулась к его губам пальцами и провела по ссадине. Баскетболист притянул меня к себе и прикоснулся своими губами к моим.

Меня всю обдало словно жаром. Я была стиснута в горячие объятия парня и не могла пошевелиться в его сильных руках, боясь спугнуть момент или Смирнова. Мы целовали друг друга посреди ванной комнаты жадно, отчаянно, рвано, будто мы никогда больше не увидимся.

В ту ночь между нами ничего не было, кроме полных боли и отчаянья поцелуев. Я думала, что после этих молчаливых объяснений, мы сможем поговорить, выяснить проблемы наших отношений. Но, к моему сожалению, практически ничего не изменилось. Он больше не вспоминал о той ночи, а я его не донимала, потому что знала, что ничем хорошим это не кончится.