Третье звено было беднее четвертого, но оно чтилось выше, потому как основными жителями его были люди искусства. Художники и музыканты творили прямо на улицах. Жилища их часто напоминали общины, в которых неординарные пацифы объединялись по интересам. Музыка не утихала ни на мгновение, и, даже будучи высоко над городом, Ёнк мог ее слышать. Только в третьем звене была установлена демократия, и многие жители его поистине считали себя свободными. Никогда раннее третье звено не привлекало Ёнка, он даже не размышлял и не думал о нем, словно его не существовало, а даже если и существовало, то было совсем бесполезно и ненужно. Но теперь уже Ёнк так не считал, в мире, который для него стал шире и насыщеннее, нашлось место для творчества и всех тех, кто не мог жить в рамках запретов и диктата. Пациф вспомнил о Хете и улыбнулся.

В третьем звене, по слухам, было много безумцев, но безумцами ли они были по сути, Ёнк не знал, потому что и сам теперь вел себя как безумец, хотя в действительности был абсолютно открыт и просветлен.

Спускаться ниже они не стали. Кюзиций уронил один скользящий, пренебрежительный взгляд на город, незаметно поморщившись, и вновь обратил лицо к Ёнку.

— Самое проблемное, неуправляемое и расточительное звено, — прокомментировал он. — Если бы не покровительство Императора, его бы давно удалили.

Второе звено, прочно соединенное с третьим длинным тоннелем в форме песочных часов, было отдано ученым. Как два таких полярных мира жили рядом, Ёнк не понимал, хотя теперь уже, знал точно, что гармония в этой вселенной часто строится именно на взаимодействии противоположностей.

Планировка города в виде длинного золотистого ключа с характерными доминантами округлых лабораторий и ячейками производственных построек, насквозь была пропитана духом пацифского рационализма. Всю свою жизнь Ёнк был восхищен вторым звеном, умельцами оттуда и уровнем интеллекта каждого живущего в нем. Все научные книги, что он прочел, пришли к нему из этого таинственного, далекого, недосягаемого звена. Все, что он знал и умел, до него донес кто-то из этого мира, некто невидимый, но огромный стоял за развитием его личности, даже не подозревая об этом. Он летел над золотистым миром в тумане слабых испарений и не отрывал взгляд, точно выискивая того, кто сотворил с ним это, того, кто наделил его знаниями, позволившими выжить на другой планете самому и спасти других.

Кюзиций улыбнулся, и прокомментировал:

— Это лишь кажется, что у них все гладко и спокойно, проблем со вторым звеном всегда было и будет больше, чем со всеми остальными вместе взятыми.

— Проблем? — переспросил Ёнк.

— Управлять теми, кто понимает, что ими управляют, всегда не просто.

Енк молчал, Кюзиций был прав, знания действительно делают человека неуправляемым и свободным.

С этими мыслями Енк вылетел на Золотой мост.

Между вторым и первым звеном стояла самая сильная магнитная заслонка, радиусом повторяющая радиус тоннеля, совершенно прозрачная с первого взгляда. Ее золотое свечение было видно лишь под углом с очень близкого расстояния, но все прекрасно знали, что она существовала, и, стоило лишь пересечь ее, тоннель сжимался в маленькую точку, успев раздробить до состояния песка того, кто посмел переступить границу без природного на то права.

Чашу овеяло ветром, смешанным с крупной пылью. Енк закрыл глаза от ужаса и отвращения к тому, что летело на стекло. За тысячелетия существования Пацифы в этом туннели накопились длинные продолжительные пляжи из праха смельчаков.

Чаша остановилась. Кюзиций вышел, сделал несколько шагов к неосязаемой заслонке и запонкой, приколотой на манжете, отключил ее. Золотая заслонка стала раскрываться перед ними как бутон, впуская в первое звено.

Точным скользящим движением они чиркнули по пространству, вырвавшись в синюю атмосферу заветного Высшего звена. Ёнк смотрел, не дыша и не моргая, с нетерпением ожидая, когда облака развеются, и великий таинственный город Всемогущего Императора обнажится перед ним.

Кюзиций оставался спокоен, томно и с любопытством следя за тем, как дикий Ёнк, рабский сын, смотрел на мир, увидеть который не мог даже во сне.

Они снижались, и постепенно очертания стали вырисовываться, формируясь в ярко-зеленый материальный мир, расстилающийся под ними шершавым посверкивающим ковром.

Ёнк глубоко вдохнул, и это не было выражением восхищения, скорее напротив, его пронзило чувство дежавю, словно он опускался на поверхность Голубой планеты где-то недалеко от пещеры Хета. Похожие зеленые растения, холмы, голубое подкупольное пространство и яркая доминанта искусственной Желтой звезды в вышине. Легкое разочарование проникло в его сердце.

«Если бы я не посетил перед этим Избранную планету, то непременно бы восхитился удивительным мышлением пацифов, но теперь все кажется лишь жалкой попыткой подражать месту, которое никто из великой знати никогда в глаза не видел», — подумал Ёнк. Внизу текли искусственные реки, циркулирующие засчет насосов, огибая каменные серые глыбы, по небу пролетали иллюзорные облака. Вытащив руку из окна, Ёнк попытался ухватить одно из них, но, получив слабый удар током, убедился в том, что они были голограммой. «Как странно, — подумал Ёнк, — проектируя город на другом конце галактики, назвав его великим и недоступным, архитектор просто скопировал Голубую планету. В этом и есть величие главного звена?»

Ёнк на несколько секунд прикрыл глаза, подумав:

— Архитектор был абсолютно прав, нет ничего более прекрасного и идеального, чем она.

Кюзиций пытался уловить эмоции Енка от созерцания, но, сталкиваясь с маской безразличия, разочаровывался.

— Как? — не выдержал Кюзиций.

— Вы можете мне не верить, но я видел и получше! — саркастически произнес Ёнк.

Кюзиций молчал и по выражению лица его было ясно, что он верит ему и даже знает, где он это видел.

— Куда мы летим? — спросил Енк.