Но я делала все, что не должна была делать. Получала удовольствие от тайных свиданий, смаковала каждый момент близости — короче, ждала Савку, как влюбленная дура. Но все же в конце концов сумела обрубить конец и отчалить от чужого берега, куда меня нечаянно прибило чертовым Убером.

— Надя, я не торможу. Я просто не хочу от тебя уходить. И ты не сможешь меня прогнать.

Я закусила губу, проклиная нервы. Но лучше пусть трясутся губы — помаду куда проще поправить, чем тушь.

— Я уже прогнала. Все кончено, Савелий. У тебя своя жизнь, у меня — своя. Так будет честно для всех. Пожалуйста, больше не звони мне.

И я заблокировала его номер, думая, что это жирная точка. Увы, это оказалась запятая или знак вопроса. Как мне выставить его из кафе до прихода Оливки? Питер жутко маленький город — мой юный бывший любовничек мог так же неожиданно объявиться и на той роковой встрече с Супрядкиным, на которую я все же опоздала. На целых девять минут.

Супрядкин выглядел злым даже внешне, хотя в силу профессии умел прекрасно контролировать эмоции, а тут и галстук ослаблен, и браслет от часов расстегнут. Он еще тряс часами, точно погремушкой — нервишки? Или это звоночки, которые я если и слышу, то точно не понимаю. Объяснений с меня не потребовали — не успели. Официантка, не дожидаясь команды от постоянного клиента, принесла поднос с едой, будто все девять минут моего опоздания стояла с ним на старте. Сервис выше всяких похвал.

— Я взяла такси. Думала, уж на такси точно не опоздаю.

— Ешь!

Это было сказано, точно команда Шарику. Стало даже противно, но я взяла ложку, потому что суп оказался луковым, мой любимый в этом кафе.

— Может, поговорим сначала? — смотрела я в холодные глаза Супрядкина.

— Я лучше поем. Не знаю, когда еще придется.

— Что так, тебя дома кормить перестали? — спросила я, чувствуя неприятные покалывания в боку.

Захотелось сменить позу, но нога приклеилась к другой: ляжки вспотели, точно на дворе было лето. Нет, за окном холодно и противно, а на душе страшно от новой информации, которую грозятся обрушить на меня, точно снежную лавину. Лешка не кричал, но в горах бывает довольно даже самого тихого шепота. Он стучал ложкой громче, чем я зубами — от страха. Только проблем в его семейной жизни мне сейчас не хватало!

— Я сам есть перестал, — отчеканил он, прожевав крутон.

С полным ртом он никогда и не говорил.

— Не тяни кота за яйца. Сам сказал, что времени мало.

Я смотрела на него в упор и гадала, это меня тошнит от Лешкиных интонаций или все же луковый суп протух?

— Наверное, действительно мало, — он усмехнулся. Или даже оскалился. Верхняя губа поползла вверх только в левом уголке рта. — Какая средняя продолжительность жизни мужчин в России?

— Я не хочу говорить с тобой о погоде. Что у тебя стряслось?

Он не изменился в лице — наверное, гипс по природе своей лишен эмоций и теплоты, а от Супрядкина несло могильным холодом. Давно я подобного чувства рядом с ним не испытывала: обычно меня наоборот бросало в жар, как на югах.

— Нет, все же скажи, сколько мне примерно осталось жить?

Боже, он к врачу сходил? У него чего-то страшное? Рак? Или…

— Ты к цыганке, что ли, сходил? — попыталась улыбнуться я.

А что — мы часто проверяли свои карманы по молодости, когда на Невском проспекте в троллейбус вваливалась толпа цыган. Ну, а гадать по руке в наше время умели все нецыгане — даже ручкой прочерчивали линии на руке, чтобы уж наверняка. Хорошо еще линейкой не измеряли! А сейчас даже не вспомню, которая из линий линия жизни.

— Я пытаюсь говорить с тобой серьезно. Мне сорок четыре года.

— Будет, — перебила я. — У тебя что-то болит? — добавила с опаской в голосе.

Уже хотелось все знать — проглотить горькую пилюлю и жить дальше. Если, конечно, это не мышьяк?

— Да. — Пауза. — Душа. И давно. Я хочу снять с нее грех.

Я смотрела в его глаза, точно выточенные из морозного стекла — Супрядкин, козел, ты сейчас меня до инфаркта тут доведешь!

— Грех у нас общий.

Приехали… К попу, что ли сходил? Но уточнить я не успела. Супрядкин просто пытался говорить с расстановкой, но без чувств, и без толку. Рубить, так с плеча. Говорить, так говорить, а не растекаться мыслью по древу.

— Ты не думаешь, что Юле нужно родить собственного ребенка?

Я захлопала глазами — нет, без слезинок, и даже без реснички: просто от удивления!

— А я-то тут при чем? Это как бы ваши с Юлей дела…

— У меня нет с Юлей никаких дел. Отдельно от тебя. Договор у нас общий.

Я уронила ложку на край тарелки и выругалась. Коротко, но зато громко — и плевать на окружающих.

— Она не моя, она твоя жена.

— Бывшая, — отрубил Лешка.

А я, на сей раз без нецензурных слов, откинулась на спинку стула. До того сидела как королева, проглотив швабру, которой думала замести чужой сор обратно в чужую избу. Но мне его высыпали прямо на вымытую к свиданию голову.

— В плане?

— В прямом. У Юли тикают часики, и она уже год намекает на необходимость ребенка. Я ответил, что у меня уже есть двое и собака. Но я не буду против, если она родит себе ребенка. Только он будет не от меня и без моей фамилии. Ты чего молчишь?

— Я слушаю, — ответила я по слогам, не в силах разложить по полочкам услышанное. — То есть как сама? У нее кто-то появился?

Мой мозг сейчас взорвется — вот те и весна, всех попутала на измены… Вот такая, блин, вечная молодость…