Даже сейчас поднимался на носки, чтобы смотреть на меня сверху вниз.

— Нет, ты единственный, — почти не соврала я.

Пусть как хочет, так и понимает. Как его душеньке угодно. Я устала врать. Устала…

— Так зачем ты от меня отказываешься? Я есть не прошу…

Вот тут уже не смогла смолчать — нет, я ничего не сказала. Просто тихо хихикнула. Со мной, как с Бабой Ягой было: сначала накорми, а потом дело пытай… В смысле, в постель укладывай.

— Ты ответить не можешь? — не читал мои мысли Савка.

Им все нужно разжевать да в рот положить — такое поколение, своим умом ни до чего не доходят.

— Мне будет неудобно иметь любовника, — все же не стала я ничего разжевывать. Так пусть глотает!

— Стыдно перед мужем, что ли? До этого стыдно не было и вдруг…

Тупые они все же, молодые…

— Неудобно, потому что у меня в доме будет два ребёнка. Может, Оливию уже ребенком не назовёшь, но вот Лешин сын ещё в школе учится.

— Так у него ещё и сын есть?

Да, много для тебя сюрпризов в один день!

— Есть.

— А чего с матерью не оставит?

— Потому что это его сын. Ну не твоего ума это дело, Савелий, вот честно. Моя жизнь тебя никогда не касалась и не будет касаться. Я тебе желаю всего самого лучшего в жизни. Всего-всего…

Говорила я, считая шаги, которые делали мои туфли в обход неровностей тротуара.

— Вот так, гонишь, даже не поцеловав?

Я подняла глаза.

— И как ты представляешь это на улице? Тебе стыдно не будет со старухой целоваться?

— Давай во двор зайдём? Раз тебе стыдно за меня.

Питерские дворики — мое проклятие: они просто созданы для того, чтобы терять голову, отдавая всего лишь губы. И то на время, а вот голову — уже навсегда. Но, может, хотя бы сегодня Вселенная сделает для меня исключение? Это же не Лешка, это с ним у меня ехала крыша, а с Савкой срабатывало нечто другое. И в этот раз тело тоже не дало сбоя.

Я думала просто поцелую его… Нет, конечно же, отвечу на поцелуй — Савка протащил меня по грязной стене, совсем не заботясь о чистоте моей куртки. Слишком грязные у него в тот момент были мысли, а руки горячими, а мои ледяными, потому что я искала в шершавой стене подспорье равновесию, вместе того, чтобы проверять на колкость Савкины щеки. Мои он пробовал на упругость, разглаживая подушечками пальцев мимические морщинки, собравшиеся в уголках губ.

Всего один поцелуй, Надя! Наденька… Взывала я к разуму, но бесполезно — я ничего не могла сказать ни себе, ни Савке, потому что боясь моих обидных слов, он прикусил мне язык. Я попыталась хотя бы пошевелить языком, но звук вырвался не из моего горла — да и походил он больше на стон или крик отчаяния. Я бросила стену, которая все равно не могла больше удержать меня от падения — только он, только его плечи, руки, губы могли меня спасти или погубить окончательно…

Савка мог удержать меня даже одними губами. Я последую за ним до метро слепым котенком, потому что открыть глаз не могу: на ресницах слезы. Жгучая смесь отчаяния, счастья, обиды и жалости — к себе, за то, что пустила в жизнь человека, которому нет в ней места. А у меня нет сил вышвырнуть его за дверь, как лишайного котенка. Таким я его подобрала — больным, хилым и с увечной душой. Я не хотела — он сам расцвет у меня на подоконнике, будто кактус: колючий, но такой красивый.

В подворотне никого — куда же подевались все девчонки Питера. Где вы, дуры?! Здесь таких классных парней раздают! Я бы толкнула его в горячие девичьи объятия все так же с закрытыми глазами — заберите его, заботьтесь о нем, чтобы он не думал больше ко мне приходить. Я же снова открою ему дверь, а теперь в моей квартире ад, в котором нет места даже для меня.

Я хочу жить здесь в подворотне, целоваться до одури, обниматься до изнеможения… Когда ноги уже не в силах будут нас держать, мы сядем на асфальт, прямо в лужу — и плевать. Там где мокро и тепло — всегда хорошо.

Остановись мгновенье, ты прекрасно! Память — сделай стоп-кадр. Жизнь — отмотай кассету назад, пусть даже карандашом… Я выключу приложение Убер и никогда, никогда больше не стану подвозить мальчишек с букетами. Как хороши, как свежи были розы…

Я не хороша, не свежа — но я желанна, я чувствовала это по дрожи, сотрясающей горячую шею Савки. Зачем я тебе сдалась, мальчик, ну зачем?

— Савва, меня ждет дочь… — выдохнула я распухшими губами, сумев вырвать их из цепких щенячьих зубов. — Ты знаешь дорогу к метро…

Он не отпускал мои плечи, он не отпускал меня. Сказал, никуда не уйдет, и не уходит. Не медлил с расставанием, а просто не уходил. И не уйдет, если я его не ударю — сильно, наотмашь, по щеке, которую только что целовала.

— Пусти меня!

Удар получился мягким, руке не хватило места размахнуться, но Савка все равно отпрянул и — не отпустил.

— Меня ждет дочь. Меня ждет муж. Меня ждет моя жизнь. Ты не можешь держать меня тут целую вечность!

Я почти взвизгнула, но не от боли — Савка не усилил хватку, щемило сердце, щипало глаза. Дура, Надя, какая же ты дура…