Он требовательно позвонил в колокольчик и скомандовал вошедшему унтер-офицеру:

– А ну-ка, братец, открой-ка все окна настежь, чтобы дым нам тут не висел! И принеси чаю сладкого и коньяку. Там у меня полбутылки французского оставалось, я помню, – и обращаясь к кадету, поинтересовался:

– Бутербродов с семгой не желаете? Хорошая семга, свежая. Настоятельно рекомендую. Уважьте полковника.

Николай понял, что где-то там в верхних сферах произошло нечто важное для него. Нечто круто меняющее его судьбу. И оставаясь здесь он сможет узнать, что же именно. Да и голод уже поджимал. На именины-то они с Анастасией не попали. С момента взрыва времени прошло немало. И подкрепиться было бы вполне уместно. И потом, он такой затейливый, этот полковник. Николая всегда тянуло к необычным людям. А перед ним все же целый начальник Охранного отделения собственной персоной. Как минимум, любопытно.

– Благодарствуйте, Ваше высокоблагородие! С удовольствием. Признаюсь, голоден. Да и коньяк будет кстати.

– Все, давай! Неси, милый, неси, – вдохновился Секеринский. Он за версту чувствовал людей, которым суждено сыграть важную роль в его биографии. А в этом юноше он верховым чутьем уловил именно это судьбоносное «нечто».

Положим, бомба, террористы и кадет пересеклись в этом городе случайно. Но вот чтобы через несколько часов после происшествия участнику орден давали, да еще и сам Государь… Такого он что-то не мог припомнить. А значит, все это не случайно и неспроста. Этот мальчик – знак. И за него надо держаться. Надо уметь в жизни привечать тех, кому невероятно везет.

– Значит так, порежешь персик под коньяк и соорудишь бутерброды. Семгу вчера из Архангельска купец презентовал. Вот из нее. Да режь там, где пожирнее. И запомни: в слове бутерброд масло, то есть бутер-, стоит на первом месте, а хлеб, то есть –брод, – на втором. Так что ты уж, братец семужку так клади, чтобы на первом месте она и маслице, а не хлеб. Мы тут, чай, не на гауптической вахте. Победу празднуем! Ну да, ну да…

Через десяток минут будущий моряк и полковник, пропустив по первой, мило ворковали почти на равных:

– Ну да, ну да… Господин кадет, меня это… лучше Петром Васильевичем величать. Идет?

– Слушаюсь, Петр Васильевич. А Вы меня – Николай.

– Ну да, ну да… Мы же ведь наполовину тезки: ты – Васильевич, и я – Васильевич, – тяжело вздохнул полковник, вспоминая, что на самом деле отец у него никакой не Василий, и что нееврейское отчество ему придумали наново, когда принимали в школу, – Теперь давай обмоем твой Георгиевский крест!

– Какой крест?

– Как, я разве не сказал?! Государь пожаловал тебя солдатским Георгием за отвагу и храбрость. И на днях лично тебе вручит. Так что пьем мой друг до дна и стоя!

Колчака немного повело от вновь скопившегося в кабинете дыма, коньяка и приятного волнения:

– Как? Я увижу Государя Императора?!

– Главное, мой друг, что он тебя увидит. Государь глаз имеет памятливый, и отныне ты будешь служить под его личной дланью. Или ты и так под его? У тебя кто-то при Дворе?

– У нас в корпусе два Великих князя службу проходят – Константин Владимирович и Александр Михайлович.

– А-а-а!.. Знаю, знаю. Как же, как же. Ну да, ну да… Пьем!

Еще полчаса спустя изрядно захмелевший полковник откровенно жаловался на жизнь:

– Ты представляешь, Николай! Дикое, странное состояние переживает государство Российское на переломе веков. На страже порядка полиция, Жандармский корпус, Охранное отделение, Прокуратура, Правительствующий сенат, суды! Одних только секретных агентов, одному тебе скажу… Вот сколько тебе не жалко?

– Пятьсот!

– Э-э-э… Молодой человек, пятьсот – это детский утренник. Более семидесяти тысяч человек. Если вам не жалко. Это же целая армия! Вы понимаете?

А толку на самом деле – ноль. Мы просто рай и полное раздолье для бомбистов. Три раза в месяц, я-то ведь рапорты по всей Империи читаю, три раза в месяц, почти сорок раз в году, как по расписанию – налет за налетом, налет за налетом. И все по политическим мотивам.

– Сорок бомб за год? Невероятно! Это же не меньше двухсот бомбистов. Надо выследить жертву, снарядить бомбу, метнуть, подготовить укрытие…

– А из тебя вышел бы неплохой террорист! Давай, разливай остаток. Надо выпить за Корпус жандармов, в котором я служу!

– Зачем? Они ведь ничего не могут сделать против двухсот бомбистов.

– Ну да, ну да… Хотя, молодой человек, вы божий дар-то с яичницей не путайте. Знаете, сколько бы было этих бомбистов, если бы не мы? А сколько преступлений удалось предотвратить!

– Тогда непременно пьем!

– То-то! И до дна, Николай, непременно до дна.

Снова чокнулись, снова выпили, закусили ломтиком персика, а потом – нежнейшую семгу на тонких ломтиках черного хлеба с кусочками масла. Послевкусие необычайное!

Полковник пошарил в пустой папиросной коробке и, не найдя искомого, зло выбросил ее в мусорную корзину и зазвонил в колокольчик:

– Братец, ты какие куришь? – спросил он вошедшего поручика-адъютанта, – «Герцеговину Флор»? Ну да, ну да… Хорошие папиросы. Представляешь, Николай, везут табак из самой Герцеговины. Здесь его режут и набивают в папиросы. Лучше папирос просто не встречал. В Америку их продаем, в Германию. Но их сам градоначальник фон Клейгельс курит. Мне, стало быть, увы – нельзя. Не по чину. Ревность может образоваться. А вот ему можно! – указал он на адъютанта, – Его градоначальник и видеть не видит, и знать не знает. Вот что, братец, неси, угости нас из своей коробки «Герцеговины». Да, вот еще что… И водочки захвати. Там «Смирнов» стоит кажется. Теплый правда. Ну да бог с ним.