– Скажем, у вас был нервный срыв... небольшой... и вернем на прежнее место, в прежнем звании.

На глаза генерала навернулись слезы. Седой отвесил безмолвный полупоклон и отбыл. По щекам генерала, продираясь сквозь щетину, катились соленые капли.

Лена Шестопалова служила в одном из совучреждений в Цюрихе. Лена владела немецким и французским, чуть итальянским, и только ретороманский числился ее проколом, но и говорило на праязыке в Швейцарии всего несколько тысяч. У Лены имелись: отменная кланово-родственная поддержка в Москве, точеная фигура, волосы а ля расцвет Голливуда и темперамент, убедиться в наличии коего мог каждый мужчина совколонии, обладающий данными для участии в эксперименте... и допущенный - Лена предпочитала глупых красавцев умным уродам - к эксперименту.

Холин - очевидно промежуточный типаж - встречался с Леной уже полгода, с трудом представляя, каков его порядковый номер в списке обожателей мадам-фрау-сеньоры Шестопаловой.

Последнее время Холину досталось, и сейчас, сидя в квартире Лены на кухне и уплетая обычный радяньский борщ, Эдгар Николаевич мучился одним: сможет ли он после передряг последних недель? И, если сможет с трудом и без блеска, не зря ли наворачивает борщ и не усугубит ли борщ шаткость его амурного положения?

– Я сегодня болею.
– С откровенностью, сравнительно недавно шагнувшей к совковым дамам с запада, предупредила Лена.

У Холина едва ложка не выскочила от восторга, но пробурчал он нечто вроде:

– Ну, вот... Я так скучал... сплошное невезение...

Вместо объятий, неосуществимых по техническим причинам и, видимо, в погашение усилий и средств, затраченных на борщ, Лена потребовала у Холина повозить ее по магазинам. Холин не знал, что Цулко следит за ним. Пашке запало холинское, полудетское "она меня любит", и Цулко решил, что Ольга Холина обязана знать, что ее любят меньше, чем любит она. Менее всего Пашка желал банальной семейной свары, Цулко боролся за себя - а это священная борьба. Пашка хотел разрыва супругов Холиных, ожесточения, взаимной ненависти, а после... расправа с женой станет лишь вопросом времени.

Для разжигания ненависти, Пашка сфотографировал Холина и Шестопалову в кафе, на верхних этажах магазинов, целующимися у подъездов, выходящими из машины... отпечатанные фотографии, после ухода Холина на работу, забросил в холинский почтовый ящик.

Фотографии попали жене.

Пашка желал одного: скорейшего исчезновения единственного свидетеля; средства из своего арсенала использовать так часто - о Чугунове еще говорили - он не мог. Свой покой, возможность бухать "чекиста за бугром", не омраченность бытия лишней нервотрепкой Цулко оценивал высоко.

Ольга раскладывала фотографии и не верила собственным глазам: каждый знает, что творится кругом, но каждый умеет подобрать к себе ключик, чтобы увериться - меня чаша сия минует. И когда неминуемое совершается, обманутого срывает с тормозов. Сейчас неуправляемость Ольги Холиной становилась очевидной.

Холин вошел в дом, встретился взглядом с женой и сразу догадался, что нет такой шкалы, чтобы определить бальность надвигающегося шторма. Летели тарелки... а может не летели?.. бился фарфор... а может и не бился?.. крушился хрусталь... а может и не крушился?.. значения не имеет... Фурия показалась бы жалкой ощипанной птахой в сравнении с обманутой Холиной. И тогда она решилась на роковой шаг, со спокойствием, едва не вогнавшим в кому, сообщила:

– Я все расскажу... про тебя и про твоего ублюдка-зама!

Худшие опасения Пашки подтверждались, и способность Цулко к прозрению будущего в данном случае утешала слабо. Холин позвонил Мадзони домой, несмотря на поздний час, выдавил всего лишь:

– Вы обещали... помочь.
– И распрощался. В коридоре скользнул мимо жены, как мимо бесконечно чужого и очевидно враждебного существа.

На следующий день Холина вышла из магазина в метрах четырестах от дома, груженая пакетами с провизией. Рядом с магазином краснела лаком низкая спортивная машина с красивым черноволосым мужчиной за рулем. На заднем сидении валялся мотоциклетный шлем... Мужчина видел: многочисленные пакеты вот-вот повалятся на землю, выскочил из машины, переступил путь женщине и, улыбаясь неотразимо, так как умеют улыбаться только обольстительные жиголо под небом теплых городков на Лигурийском побережье предложил:

– Вам помочь? Вот моя машина...

Холина растерялась, с ней давно не заговаривали мужчины, красивые тем более, на улице в особенности:

– Я живу... здесь. Вот... всего только несколько десятков метров...

Улыбчивый, с матово гладкой кожей и тугими черными кольцами волос, помощник подхватил большую часть пакетов и зашагал рядом с Холиной. Ольга понимала далеко не все из того, что говорил нежданный паж: озера... солнце... альпийские домики на склонах... форель в горных реках... рододендроны в скальных распадках... стрельба из арбалета на лужайках, уложенных бархатным дерном. Подошли к дому. Холина поблагодарила: не хотелось, чтобы этот располагающий человек ушел и... пропал навсегда. Холина не знала, что сказать, как подержать разговор и... не уходила: смущение женщины, очевидное и ненапускное, придавало ей изящество естества.

Похоже, итальянец предложил отобедать, и Холина согласилась сразу, не раздумывая, спросив лишь:

– Днем?..

– Я заеду за вами в двенадцать.

До вечера Холина ощущала странное волнение, а когда явился муж волнение сменилось ожесточением. Оба не сказали друг-другу ни слова. Утром муж ушел на работу. Холина долго одевалась и придирчиво красилась. Ровно в полдень раздался сигнал автомобиля, впорхнул с улицы через приоткрытое окно.

Ольга спустилась. Мужчина замер у правой передней дверцы, распахнул ее, усадил гостью, поддерживая за локоть. Обошел автомобиль спереди, сел, обернулся... подал с заднего сидения ошеломляющие цветы.