— Кто она, Тимур? — спрашивает вдруг просевшим голосом.

— Она…она мой ключик к Гурину, Белка.

— И все?

Она пытается поймать его взгляд, допрашивая, точно заправский следователь.

— А я разве на допросе? — намного резче, чем стоило. Но ему не нравятся ее вопросы.

— Я лишь хочу понять, Тимур, — смягчает голос, отступая.

— Не надо, Белка. Просто помоги и я уеду.

— Ладно, — вдруг соглашается. — Но если ты пообещаешь мне все ей рассказать потом…после…

— Инга, — ему становится смешно, — если бы я планировал ей рассказывать, она бы сейчас не спала.

— Ты неисправим, Тим.

— А ты только сейчас это поняла? — он удивлен.

Слишком много личного в их незатейливом диалоге. Слишком много прошлого, в котором они давно поставили жирную точку.

Инга не отвечает, коротко усмехнувшись, стягивает с плеч пиджак и уходит в ванную.

— Кофе себе сам сделаешь, — вернувшись в латексных перчатках, джинсах и темной водолазке, бросает она. Тимур на мгновение зависает на ней, такой простой и совсем домашней в этой одежде. Он успел забыть, что она бывает такой. И это выбивает почву из-под ног. Он делает жадный вдох. — Я позову, если ты мне понадобишься, — словно не замечая его состояния. А может, и правда не замечает. Между ними давно и безнадежно распростерлась бездонная пропасть. И сегодняшнее его смятение – глупое стечение обстоятельств. Он просто слишком устал.

На кухне Тимур усаживается на стул, упирается затылком в стену и прикрывает глаза. Ждет. Кофе не пьет. И ни о чем не думает. Но стоит ему закрыть глаза, как она приходит сама, с рыжими взглядом, горящим злостью, с тугими локонами, в которые отчаянно хочется зарыться носом и дышать-дышать. не позволяет ему выпасть из реальности, хотя очень хочется. Неужели снотворное все-таки действует и на него? Нет, это не снотворное. Хуже. Он стряхивает наваждение, ерошит волосы и замечает Ингу, сидящую за столом напротив. У нее усталый вид, как будто она только что повстречалась, как минимум с чертом. И боль острыми когтями раздирает внутренности. Он резко встает, подходит к окну, пытается открыть окно, но пальцы дрожат и бешенство щекочет нервы. Ему не нужно слов, чтобы понять – он был прав. И он убьет суку Удава за то, что тронул Русалку.

Теплые ладони ложатся на его плечи. Он вздрагивает и цепенеет. Инга растирает его плечи, скользит ладошками ниже, растирая его закаменевшие мышцы, обнимает и прижимается к его спине всей собой. Он чувствует ее запах, полевых цветов и лета, и ее всю, такую нежную, мягкую и знающую его даже лучше чем он сам.

— Ты должен ее беречь, Тимур, — шепчет она, щекоча своим дыханием.

Он вдыхает обжигающий летний воздух – окно все-таки поддалось. Дрожащими пальцами впивается в подоконник.

— Она такая беззащитная и…

— Ты можешь сказать, откуда у нее все эти шрамы? — перебивает, не позволяя ей еще прочнее увязнуть в его бездне.

— Я могу лишь предполагать…

— Откуда? — и боль танцует на его внутренностях ту самую ламбаду.

— Скорее всего, от осколков. Как будто боком упала на груду стекла. Понимаешь?

Он кивает. Да, он понимает. Еще как. И желание убить Удава уже не такое острое, потому что смерть для этого ублюдка – слишком легкое наказание.

— А вот на руке… — Инга смыкает пальцы в замок, сдавливая его живот, как будто хочет удержать на месте. — На руке она сама. Еще у нее ссадины наружных половых органов и только недавно зажившие разрывы… — она сглатывает, слова подбирает. — У нее был секс, Тимур. Жесткий и даже жестокий. И не только традиционный…

— То есть ее трахали во все дыры, верно? — циник в нем торжествует, а все остальное нутро выворачивает от тихого «да» Белки.

Если слова могут убивать, то Инга делает точный выстрел прямо в сердце. Тимур даже дергается и упирается лбом в стекло, потому что его череп раскалывается надвое. Его мозг отказывается принимать то, что она говорит. Ему больно. Охренительно больно от ее слов. Как будто она переломала ему хребет, вывернула кишками наружу и вышвырнула подыхать. Он никогда не знал, что боль бывает настолько опустошающей. И что ее причиной станет маленькая рыжеволосая Русалка. Он вообще не понимал, почему ему так хреново. И ладони нестерпимо жжет. Он смотрит на них, в черной коже перчаток, и видит, как они горят. И это чертов огонь сжирает их до костей. В нос забивается вонь жареной плоти.

— Тимур… — голос Инги врывается в затянутое туманом сознание. — Тимур…

— Все в порядке, — он снимает с себя ее руки. — Спасибо.

Возвращается в спальню, берет закутанную в плед Русалку на руки и уходит, чувствуя на себя тревожный взгляд женщины, что когда-то давно была для него целым миром. А сейчас…сейчас он держит на руках Русалку и задыхается от собственного бессилия и осознания, что это он…он сотворил с ней весь этот кошмар.

…— О, товарищ начальник, — скалится Удав, — какими судьбами?

Игнат смотрит на него, как на букашку, а Тимуру от одного вида этого хлыща тошно и помыться хочется. Черт, одергивает он себя, поймав на желании почесаться. Никогда брезгливым не был, а тут…И вроде бы место приличное: чистенько так и обставлено по картинкам новомодных журналов, но касаться ничего не хочется.

Игнат пропускает мимо ушей сарказм Удава. Достает из кармана фотографию и кладет на столик перед ним.

— Знаешь его?

Удав делает вид, что напрягает память, хотя Тимур по глазам читает, что узнал мажора он слету, а теперь артачится, цену себе набивает. Шутка ли, самый матерый опер города к нему пожаловал лично и без ордера на арест. Да еще и с Тимуром в компании. Крутов не сомневается, что Удав и его знает.