Постой, бать, да постой, говорю! Не был я лакеем! А вот так – не был, и всё! Ну, шашлыки жарил, да, и что тут лакейского? Нормальное мужское дело – мясо изжарить. И картошку к нему сварганил так, как никто кроме меня не умеет. Лакейское – оно в другом заключается, бать. Сейчас поймёшь.

Объясняю: «команда» согласно заведённого порядка всегда обедала отдельно. В людской, так сказать. А я, как узнал это, сказал себе: я не я буду, но за одним столом с «барами» сидеть буду! Мне уж доложили тогда: тот, кого я заменял, обычно представал перед этими, гостями и нашими начальниками, с распаренной, усталой, но осчастливленной по гроб жизни рожей и чуть ли не с поклоном ставил на стол главное своё блюдо – поднос с шашлыками. Его покровительственно хлопали по пропотевшему плечу, благодарили и неискренне звали за стол. В ответ он также неискренне отнекивался и почтительно удалялся в «людскую». Ритуал! Ну а там он ахал пару стаканов водяры и принимался клясть злодейку-судьбу. Ещё бы! Его ведь как наградили за шашлычное мастерство старшим инженером лет десять назад, так он в этом чине и пребывал. А чего он, собственно, ещё хотел? Он же сам туда – в людскую – загнал себя. А я – дудки! Батя! я знаю, где моё – моё! – место.

Ну вот, прежде чем, значит, шашлык дошёл до кондиции – я за семь минут до готовности поручил переворачивать шампуры помощнику, а сам быстро выкупался в реке, переоделся в заранее приготовленную смену одежды – всё свежее, отглаженное, и – вперёд. Так вот, бать! Я, занеся шашлыки, не делал счастливо-усталую рожу и – тем более! – не стал отнекиваться, когда пригласили за стол. Я сел, бать, и через час там освоился. Я, бать, не лез со своим разговором, но если меня спрашивали – охотно и нескучно отвечал. Шуткам смеялся, и сам шутил. На производственные темы – это вообще песня, ты знаешь, бать, я люблю и умею о заводе интересно рассказывать.

В общем… В рот я там никому не смотрел, позвоночник держал прямым. Прям был мой позвоночник – веришь, бать? Прям! чёрт возьми… Но – гибок…

После их пятой рюмки, а моей – только второй (я по целой-то не люблю заглатывать, ты знаешь), пил я уже с кем-то на брудершафт. Кто-то мне чего-то уже сулил…

Но, бать, я не дурак, я знаю, что русского человека в застолье не стоит так уж буквально понимать. Он проспится, и очень может даже статься, что, встретив тебя вскоре на улице, даже не поздоровается. И не потому, что западло ему с тобой здороваться, а потому, что – не узнал! Но это – после первого застолья. После второго, максимум – третьего не только поздоровается, но и шляпу приподнимет, и руку подаст, и на заметку возьмёт. Ну а раз взяли тебя на заметку, раз зацепился за их внимание – не зевай, подтягивайся! А чтобы подтянуться и – выбраться, тут, бать, мускулы нужны, профессиональные мускулы. Наращивать их надо. Ну, я и наращивал. Ты знаешь, как я впахивал – по четыре часа, бывало, неделями спал! Пониженное давление схлопотал… Ты помнишь то моё изобретение?

Бать, ты что, спишь, что ли? Ну-у, бать… Ну, тогда давай по койкам. Вставай. Вставай, вставай. Вставай, говорю! Вот так, пошли-и. Я тебя сегодня уложу на веранде, мать постелила тебе там. Знала, что укушаешься сегодня. Да и я не лучше. Тоже… Но ведь повод какой, а бать? Ну-ну, что за спотыкач, не спотыкайся, чуть не уронил я тебя. Так, стоп! Прибыли. А ну-ка, дай я тебя раздену. Та-а-к… Всё? Всё? Порядок, батя? Ну и спи тогда. Спи давай.

Эх-х, батя, батя… Ведь если по большому счёту – мура всё это, мура-а… Точно тебе говорю… Карабкаться – противно, бать, с души воротит. Я ведь это – я себя утешаю только. Дескать, с барами за одним столом сижу. Какие баре, бать? Они ж тоже все хребтом работают. Перед своими барами. Только не тем, на каком мешки таскают – не-е-т, здесь другой хребет – внутренний. А, я ж говорил – позвоночник… Беседовал, бать, я с ними – скучно, бать, скучно. Они ж не о деле думают, даже когда о деле говорят. Мы же с ними такими, с этакими, знаешь, в каком этом самом уже сидим? Советское – значит, лучшее. Тьфу! А! Чего уж там…

Бать, так может, чем так-то вот подличать – по отношению к себе к самому ведь подличать приходится, бать, понимаешь? Как ни называй это иначе, а по сути-то… А ну как потом это и на других перекинется? Жизнь-то, если так-то вот жить – она ж заставит, зараза, и дальше… Так не лучше ли… Вместо мелкой, размазанной по всей жизни подлости… Взять, и один раз… Р-раз! – и сразу в дамки! Нет… Какие дамки… Мужик я или кто… В ферзи! Нет… Опять дамское… Так куда… это самое… Мужик попадает… После этого, когда – р-раз!.. Не пойму чего-то… Эх-х, полным полна моя коробочка!.. Донести бы, не упав!..

Век XXI, десятые

Разоблачение любви

– Не подерутся?

– Он её любит, она его любит.

– Значит, подерутся…

(Вампилов. «Утиная охота»)

Начиная с этого места счётчик Небесного Таксиста-гондольера начал работать с перебоями – в нём что-то вдруг скрипнуло-пискнуло, и через пару секунд защёлкало как-то не так, как прежде; рубли с копейками в электронном окошечке згинули, и вместо них появилось нормальное: «Глава 38». И далее – просто цифирки побежали, без рублей-копеек. Ну ладно, сказал я себе, так значит и надо. Посмотрим, насколько Небесного Таксиста, этого гондольера штопаного, хватит – возить нас без привязки ко всеобщему эквиваленту.

38. 01. Сошлись лягушка с ванькой-встанькой…

О, Небо! Умоляю мне простить

Упорное к мужчинам отвращенье!

(Карло Гоцци. «Турандот», перевод М.Лозинского)

После ночных посиделок с Ладимиром проснулся я поздно. Настолько поздно, что приспел как раз к обеду. Одна из хозяек меня покормила, опохмелила домашним пивом, какого я и не пивал-то никогда, и всё это она проделала так легко и дружелюбно, с шутками-прибаутками, что я растаял, рассиропился, что твой грушевый сироп. В моём доме со мной уж давно так не обходились. Так давно, что и не припомню, было ли подобное вообще когда-то.