— Два дня, — сказал я. — У тебя два дня, чтобы вернуть все в прежний вид.

— Те камни, — просипел мужик, — я их перепродал… Но они мелкие были и недорогие

— Значит поставишь другие, — хмыкнул я. — Те, что покрасившее. Дорогие. Ты же все равно неплохо наварился на сделке?

Мужик угрюмо кивнул и снова склонил голову. Я все ещё изучал смычок. В месте, откуда извлечена фурнитура лёгкий скол — старое дерево такого может и не простить.

— Я передумал, — решил я. — Давай показывай, что есть, камушки мы сами выберем, а работу я тебе не доверю.

Камни он отдавал с неохотой. Я намётанным взглядом выбрал те, что хорошо встали бы в пазы, а так же выгодно оттенили красоту дерева. Они лежали рассыпавшись яркими осколками по столу, хорошие камни, не то, что на витрине. Фурнитуру старый козёл переплавил не всю. Провожал он нас явно с радостью, хоть и потерял порядочную сумму в деньгах.

Смычок принесли через три дня. Работа безукоризненна — каждый камень на своём месте. Я поглаживаю гладко дерево и думаю — что я делаю? Что мне теперь с этим смычком делать? Пойти и подарить? Как-то… глупо, смешно даже. И жгучее желание этот смычок просто сломать о колено, как палку, забросить в камин и забыть. И я уже почти покорил я этому желанию а потом… осторожно завернул в хрусткую бумагу и убрал. Будет время, решу.

Я прислушался к дому — последние дни он был удивительно тих. Обычно в преддверии первых настоящих морозов он начинал поскрипывать, стонал протяжно, жалуясь на жизнь. Это слышали даже те, кто не был связан с ним, порой Сергей ночью вскидывал голову, прислушиваться к тишине и поеживался. Чертовщина, угу.

Тишина пугала. Мне даже уже хотелось, чтобы моя пленница поймала очередное животное и принялась лупить в дверь кочергой. Тогда я увидел бы её, и мог бы не считать себя слабым. Я бы пошёл с ней в сад, трава побитая морозом бы хрустела под ногами. Я бы повёл её к той стороне сада, которую она ещё не видела. Там — рябины. Десятки деревьев, уже лишённые листвы, но увешанные ярко красными гостями ягод. Агафья бранится, что к холодной зиме… Отчего-то мне кажется, что девушка обязательно разгрызла бы одну ягоду морщась и жмуря глаза. А потом набила бы ими карманы. Чтобы она стала с ними делать? Может, на нитку бы надела?

Но дом молчит и девушка молчит тоже. Я не хочу уже даже спать, это состояние мне знакомо, повторяется из года в год, каждую осень. Мной овладевает ленивая апатия, которая чередуется вспышками активности и яростью. Мои люди стараются обходить меня стороной в это время, даже Сергей.

— Уже ноябрь, — сказал он мне сегодня, словно пытаясь подбодрить. — Скоро снег.

В последние два дня я и не пытался спать. Читал, до боли в глазах, до невольных слез, порой глотая слова друг за другом и даже не понимая, не запоминая прочитанного. В два часа ночи погнал за двести километров вглубь области проверять недавно купленное предприятие. Там люди жили по нормальному режиму дня, и боюсь моё появление вызвало пару инфарктов. Но зато — не воровали. Теперь и не будут.

Следующую ночь я провел в своём же стриптиз баре. Девочки меня интересовали постольку поскольку, я сидел в своей отдельной ложе и гипнотизировал взглядом стакан с виски. Там, внизу извивались под музыку женские тела. Любая из этих девушек поступая сюда на работу грезила о большой и светлой со мной любви. Грезила недолго. Отчасти потому, что я появлялся здесь лишь пару раз в месяц, порой отчаянно надирался, несколько раз избил управляющего, если были поводы… Но это — осенью. Теперь с тоской на меня смотрели только новенькие, а те, что работали дольше вежливо здоровались и обходили стороной.

Я нарушил традицию — пришёл и сегодня. Они явно не ждали меня так скоро и растерялись, но в заведении все было на уровне, а я не агрессивен, я меланхоличен. Поднялся, снова на столе виски — вчера я не пил. Чувствую, что пить нужно, нельзя столько не спать, это плохо, Агафья на меня смотрит испуганно, возьмёт и правда Ирме позвонит… но пить я не хочу. Я хочу грустить.

Перегнувшись через ограждение я посмотрел в зал. Тем, кто тратит там деньги нет до меня никакого дела. Большая часть из них даже о моем существовании не знает, так и должно быть. Я даю им алкоголь, баб, отвратительную музыку, которой они так жаждут, позволяю покупать лёгкие наркотики. За это они несут сюда деньги. Бартер, и все же тоска, даже поговорить не с кем, не с Сергеем же… Он молчит, но я читаю в его взгляде осуждение, это бесит, а ещё я боюсь сорваться и сделать то, о чем буду жалеть. Он не хочет, чтобы Лиза была в моем доме. Но дом то мой…

— Вон ту, — сказал я. — Рыжую.

В общем мне плевать было на то, какого цвета будет шевелюра, просто эта огненная девица самая заметная. Официант пробирается через зал, подзывает девушку, та сразу же спрыгивает со сцены, вызывая гвалт возмущения в зале. Но на замену уже спешат другие девочки…

— Вы меня звали?

Девушке впихнули поднос, и теперь приборы на нем тонко позвякивают — руки трясутся. Я кивнул — пусть ставит уже на стол. Она силы не рассчитала и гулко бахнула об стол, зазвенели приборы, словно я жрать просил, зачем вообще оно все… Чаще всего мой имидж людоеда меня смешил, а сейчас вот раздражал.

— Я тебя не съем, — недовольно сказал я. — Садись.

Девушка согласно кивнула и села. Руки стиснула. Мне пить не хочется, но нужно, я беру бокал, а потом ей его толкаю — пусть пьёт. Электрический, приглушенный свет отражается от её шевелюры и играет всеми красками. Я вдруг загадываю — если она брюнетка, я её трахну.

— Сними парик.

Она завозилась, а потом стянула его, положила на соседний стул. Блондинка. Волосы собраны так аккуратно, что при таком освещении вовсе лысой кажется, а это не очень возбуждает. Она пьёт, а я на неё смотрю.