УСТОИ И ЗАСТОИ

Мы в России, кто меньше, кто больше, но в большинстве, все-таки – очень зависимы от общественных традиций, канонов и устоявшихся годами и десятилетиями представлений. Чаще всего вполне иррациональных и сложно объяснимых даже себе. Это хотя и в чуть меньшей степени, характерно для многих даже и сегодня – в ХХI столетии. А уж во второй половине прошлого века следования традициям и общественным канонам оставалось очень характерной и во многом определяющей чертой советского человека. Причем, несмотря на то, что многие из этих канонов, устоев, традиций старательно и, вроде бы даже успешно изживали и уничтожали, начиная с 1917 года.

Много раз слышал удивление западных людей по поводу наших «можно» и «нельзя». Нельзя, скажем, пожимать руку через порог (поссоримся!), нельзя свистеть в помещении (денег не будет!). За общим столом принято выпивать только вместе со всеми – все должны поднять рюмки одновременно и только под тост. Помните, конечно, «Осенний марафон» Георгия Данелии и то, что «тостующий пьет до дна» и «так у нас не положено»? У нас масса устоявшихся и, еще раз подчеркну: трудно объяснимых даже самим себе, правил и постулатов. Мы и сегодня многое делаем (да и думаем!) потому, что «так принято» и «так делали всегда». В этом, собственно, нет ничего плохого. Уважение к семейным традициям, память о предках столь характерные для русского (в широком, а не узко национальном, конечно, понимании) сознания – черты не просто хорошие. В мрачной и грозной истории ХХ века именно эти устои, во многом, и помогли сохранить в нас не только культуру, но и вообще – человечность. Правда, как часто бывает с нами, следование канонам и устоям, иногда приобретает причудливые – забавные, а порой – и диковатые формы. Но у нас, вообще, многое – через край, так уж мы устроены.

Советская власть и советская идеология умело и ловко использовали вот эти самые особенности русского сознание. Отчасти, конечно, подсознательно. Ведь, как не крути, а эту власть и эту идеологию сформировали люди все того же менталитета. И то, что именно они-то, как раз, настойчиво и фанатично пытались поломать некоторые традиции, по сути – ничего не меняло. Советские идеологи, так или иначе, тоже ведь так и оставались «одними из нас». Конечно, с поправкой на личные качества, национальные особенности, конкретные семейные традиции их (и нас) формировавшие. Но кое-кто из этих самых идеологов – самые смышленые из них, не просто чувствовали, что без традиционных устоев в этой стране нельзя, но и понимали необходимость их сохранения (вспомним, как советским людям разрешили почти запрещенные после революции новогодние елки и сделали выходным 1 января, а в семидесятые – и на празднование Пасхи даже партийные смотрели, в общем-то, сквозь пальцы), а заодно – и создания вполне определенных – новых советских постулатов, канонов, традиций. И, конечно – мифов. Именно это во многом и формировало советскую социальную и культурную модель.

В спорной, конечно в какой-то мере, как и все умные культурологические книги, но, несомненно, очень яркой и в определенной мере даже эпохальной книге «Культура 2» Владимир Паперный вполне стройно и, с некоторыми оговорками достаточно убедительно, строит концепцию отечественной культуре первой половины ХХ столетия на примере советской архитектуры. Последняя по словам автора «растворена в культуре». И с этим, уж точно, спорить сложно. Итак, Паперный делит советскую архитектуру по принадлежности к Культуре 1 и Культуре 2. О «второй культуре» периода 1932-1954 гг., то есть – расцвета сталинизма и его Большого стиля, в книге, в основном, и идет речь. Вот, как описывает автор эти культуры: «Культуре 1 свойственно то, что здесь называется горизонтальностью. Это значит, что ценности периферии становятся выше ценностей центра… На этой фазе власть не занята архитектурой или занята ею в минимальной степени». А «Культура 2, – продолжает Паперный, – …характеризуется переносом ценностей в центр. Общество застывает и кристаллизуется. Власть начинает интересоваться архитектурой – и как практическим средством прикрепления населения, и как пространственным выражением новой центростремительной системы ценностей».

Обратим внимание на «практическое средство прикрепление населения». Как сказал бы классик марксизма-ленинизма, это – «архиважно»! А как же еще это может быть для страны, где крестьяне многие годы вплоть до брежневских, кстати, времен, по сути, были новыми крепостными – привязанными и приписанными к колхозам, из которых не могли выехать самовольно. «Средство прикрепления» просто необходимо в стране, где существовал жесткий институт прописки – привязки к определенному географическому месту, в известной мере, кстати, не отмененный до сих пор.

По Паперному Культура 1 и Культура 2 (применительно к архитектуре и немного упрощая: авангардизм и конструктивизм – в противоположность сталинскому классицизму и ампиру) в нашей стране периодически чередуются. Спорить с этим, опять же, нелегко. Цикличность нашей истории – отдельная, обширная, очень интересная и вновь очень актуальная, в приложении к сегодняшнему дню, тема. Иногда начинаешь думать, что у нас, вообще, нет истории в общемировом понимании. И эта мысль, порой, вовсе не кажется фантастически-дикой, а, напротив – вполне реалистичной. Ломая, как и некогда, скажем, французы, свои «бастилии», мы празднуем освобождение от них до определенного момента. А потом нам кажется, что мы потеряли некую опору, которая была, оказывается, в том числе и в этих самых «бастилиях». И вот, в очередном идеологическо-философическом порыве мы начинаем размышлять: правильно ли мы, все-таки, сделали и не стоит ли вернуть, если не «бастилию», то – нечто похожее? Ну, конечно, слегка модернизированное. В данном случае, слово «модернизированное» (как и многие другие исторические термины), кстати, можно писать и с кавычками, и – без. Сути это не изменит.

Конечно, буквально, в точности ничего не повторяется. Тем не менее, понятие модернизация в нашем – советско-российском контексте имеет собственное – национальное прочтение. Эта цикличность, периодическое возвращение к архаике, в противовес сомнительному модернизму, собственно, и обусловила одно из главных, принципиальных отличий западноевропейского и нашего мировосприятия, а стало быть, и – пути развития. Но в данном случае для нас это, все-таки – не главная тема.

Вернемся к «номерным» культурам. Итак, по Паперному, повторим, архитектура перешла от авангардного конструктивизма 1920-х – начала 1930-х к классицизму («сталинскому ампиру») 1930-х – 1950-х. Разумеется, концепция Паперного, как и любая культурологическая схема, не безгрешна, в том смысле, что – не математика. В гуманитарном мире любое деление, конечно – условно. Всегда есть исключения или, по крайней мере, попытки исключений. Тем не менее, на наш взгляд, эта схема вполне логично и образно (что, в общем-то, не менее, а иногда и более важно для понимания того, чем и как жила наша страна в ХХ веке) характеризует культуру, эстетику и даже этику советской жизни. Напомним, что Культура 2 охватывает период от начала 1930-х – окончательного утверждения сталинской диктатуры и эстетики, до конца хрущевской оттепели и начала брежневского застоя (без кавычек!).

В общем, переход от авангарда к архаике, от конструктивизма к сталинскому ампиру, от модернизма и романтизма в литературе к матерому соцреализму (не сказать – публицистическому натурализму), действительно – характерные черты первой половины прошлого столетия.

Но вернемся пока к архитектуре. Основы и принципы советского ампира – сталинского Большого стиля отличают, в частности, абсолютно нечеловеческие масштабы. Речь не о небоскребах, как таковых. От американских высоток, советские отличались принципиально. (Как, к слову, и кино Большого стиля, созданное Григорием Александровым и Иваном Пырьевым, от продукции Голливуда). И дело не только, в том, что московские (а за ними, скажем, варшавская и рижская) высотки подчеркивали величие власти перед слабостью и несовершенством отдельного индивидуума. Это, уж конечно, придумал не Сталин и даже не его придворные зодчие. Помните, как сказал Бродский о фетишизируемом всем миром символе Парижа: «И башня, чтоб почувствовать: ты – вошь». В сталинской архитектуре сверхчеловеческих масштабов необходимое условие «нарядность» – помпезный, причудливый декор. Кстати, именно об этом неоднократно писали советские теоретики былых времен, противопоставляя «радостную» советскую архитектуру «мрачной» американской. Декор был особенно важным эстетически-воспитательным элементом. Причем, в декоре этом советские зодчие причудливо и, кстати, умело и талантливо, сочетали новые советские символы с теми самыми «устоями», которыми жили наши предки и которые в концепции той эстетики незыблемы для нас – современников и будут незыблемы для наших потомков. Понятно, что это, например, символы здорового тема – мускулистые мужчины и дородные, грудастые женщины, все – с сосредоточенными на созидании лицами. Тут же, конечно, и символы сытости и плодородия – бесконечные венки из злаков и богатые фруктово-овощные корзины. Но, помимо этого, советская культура большого стиля, вроде бы, отрекшаяся от всех прежних «неправильных» культов, настойчиво и старательно продвигала не только новую советскую религию, но и культ промышленного производства, рожденный капитализмом. Просто в СССР капиталистический культ товарного производства и потребления заменили преклонением перед новой «машинерией», по сути – вариацией заокеанского «фордизма». Но социалистическое производство, в отличие от «фордизма», это – труд на благо всех, а не одного человека – толстого капиталиста. И, в этом смысле, труд имеет не только романтическое, а скорее даже религиозно-мистическое наполнение.