В общем-то, в большой мере такое мировосприятие, конечно – типичная русская-советская интеллигентская мягкотелость, благодушие и даже, что уж говорить – конформизм. Но ведь русского интеллигента без всего этого, просто, не бывает. Это – его отличительная и во многом определяющая черта; без этого русский интеллигент просто не был бы самим собой. Он сколько угодно может критиковать власть. Он даже не может ее не критиковать. Иногда – занудно, порой – остроумно и талантливо, реже – злобно-саркастично. Но в определенные, особенно переломные моменты истории, все равно ищет опору в государственности. Той, которая есть. Ведь иначе, по вполне стройной интеллигентской логике, еще сложнее будет делать добро. Советский интеллигент, взращенный ХХ веком, добавил к этой традиционной русскости, разумеется, и свои – дополнительные, особые аргументы. Ну, например: сейчас же ведь уже не сажают! Или, по крайней мере – не так, как раньше. Семидесятые с их относительным демократизмом, на глазах дряхлеющей идеологией и реальным ростом благосостояния, такому мировосприятию особенно способствовали. Впрочем, в России такое мировосприятие было всегда и, живет, к слову – до сих пор. И на такое русско- интеллигентское восприятие мира даже чередование «номерных» культур влияет не принципиально.

«Русская история создала интеллигенцию с таким душевным укладом, которому противен был объективизм и универсализм, при котором не могло быть настоящей любви к объективной вселенской истине и ценности». Чем не кухонные беседы семидесятых, сводящиеся часто к тому, что спорящие начинали бесконечно и заведомо безрезультатно выяснять, а что такое вообще «добро» и «зло»? Ведь пока не решить этот «достоевский» проклятый вопрос интеллигентам дальше-то и разговаривать не о чем! Ну, а написал это, разумеется, ни кто иной, как Николай Бердяев для сборника «Вехи» в таком, казалось бы, далеком от нас и даже от семидесятых 1909-м.

Но с интеллигенцией в этой книге и в этой жизни нам, разумеется, идти вместе до самого финала. По крайней мере, потому что именно она в России, несмотря ни на что, иногда даже парадоксальным образом, определяла дух, тренды и смысл любой эпохи. А еще потому, что больше идти попросту не с кем. Лучше в этой стране никого не было и нет.

После смерти Сталина в относительно недолгий, яркий хрущевский оттепельный период темы революции, гражданской и отечественной войн оставались основой – фундаментом культурного мировоззрения, но по сравнению с эпохой Большого стиля, сильного трансформировались в темах и поэтике иного, нового, модернистского искусства. Из нынешнего времени, когда не только советские, но и перестроечные страсти поутихли, особенно четко прослеживается нехитрая истина: лучшие фильмы советского периода о революции и гражданской войне именно из того – оттепельного времени. Самые яркие, но далеко не единственные примеры поздне оттепельные: «Служили два товарища» Евгения Карелова (1968 г.) и «Адъютант его превосходительства» Евгения Ташкова (1969 г.).

Циничный, грубоватый, но бесконечно обаятельный, умный и грустный поручик Брусенцов в исполнении Владимира Высоцкого в «Служили два товарища» никак не вписывался в устоявшуюся концепцию изображения белых и красных, культивируемую полвека, начиная с 1917 года. Белогвардеец был столь же живой, настоящий, как и главные герои – красноармейцы в исполнении Олега Янковского и Ролана Быкова. Зритель видел, что Саша Брусенцов, пусть и ошибся в выборе, но остался живым человеком со своей непростой, несладкой судьбой, а не превратился в манекен в погонах, функцию с шашкой и наганом. Брусенцов, при всей его грубости и цинизме – страдалец, даже и после того, как выстрелом из засады – не в бою, из винтовки с оптическим прицелом, последним патроном убил главного героя – обаятельного красноармейца Некрасова. А уж сцена, когда белые офицеры, чтобы не сдаваться в плен, просто уходят в море «аки посуху», выглядит вообще поразительно, учитывая, что сняли это в 1968-м! Одного этого эпизода достаточно, чтобы посмотреть на советское кино и искусство вообще, повнимательнее и повдумчивее!

В ряду таких же, как Брусенцов, удивительных для советской культурной традиции киногероев-белогвардейцев конца оттепели, конечно, и генерал Владимир Зенонович Ковалевский (актер Владислав Стржельчик) из пятисерийной картине Евгения Ташкова «Адъютант его превосходительства». Интеллигентный, умный, образованный, благородный, вежливый белый генерал – командующий армией успешно соревнуется в картине во всех этих светлых качествах с красным разведчиком и реальным в прошлом штабс-капитаном Павлом Андреевичем Кольцовым в исполнении Юрия Соломина. Особенно забавно, что уже в более поздние – перестроечные времена появились исторические публикации, свидетельствующие, что Ковалевский в жизни – Май-Маевский, хоть и отличался смелостью и решительностью, но был куда менее приятным внешне, да еще и страдающим хроническими запоями человеком.

Очеловечивания белогвардейцев сопровождалось и иным взглядом на прежде безгрешных, всегда однозначно героических красноармейцев. В «Служили два товарища» напарником Андрея Некрасова – немного грустного, молчаливого, задумчивого парня стал энергичный, непримиримый, разжалованный в рядовые из взводных за самовольный и несправедливый расстрел «военспеца» Иван Карякин. Да, он смел, беззаветно предан революции и по-своему даже честен. Но он же мгновенно готов покарать за первую неудачу, а в глазах Карякина тут же – предательство Некрасова, с которым совсем недавно собирался «дружиться» вечно. И именно Карякин после штурма Перекопа вновь становится командиром, а Некрасов, как мы уже говорили, погиб от дурацкой пули грустного, а теперь озлобленного Брусенцова; которому вскоре суждено застрелиться на последнем пароходе, уходящем в море из уже занятого красными Крыма.

Вот такого – искреннего, человечного, художественно правдивого, задумчивого кино про гражданскую войну в семидесятых уже практически, не было. А, в общем-то, и быть не могло. Та почва, на которой талантливо, ярко и робко построили свой мир, свое мировоззрение шестидесятники, оказалась зыбкой, очень не прочной, и даже у самих авторов – писателей, режиссеров (что уж говорить, о зрителях и читателях) эта самая почва стала уходить из-под ног. На смену лучшим, талантливым образцам очеловеченной революционной мифологии, вновь пришли штампы (только более скучные и менее умело сделанные, чем фильмы Михаила Ромма тридцатых), фальшь, скука, безвкусие, культивируемые, в частности, сериалами про Сибирь, которые мы уже поминали. Ну, или рассчитанными на юношество, мастерски снятыми, но от фильма к фильму все более плоскими, со все более упрощенными сюжетными линиями и все более примитивными характерами героев, картинами Эдмонда Кеосаяна про неуловимых мстителей, завершившихся, наконец, эпической «Короной российской империи» 1971 года.

За всем этим угасающим пафосом, подчас без особого труда, прослеживался старательно, но довольно плохо скрываемый цинизм. Творцы позднего застоя откровенно, почти уже не скрываясь, делали то, что было в официальном тренде, за что заплатят больше, сами не очень (или очень – не) веря в то, что проповедовали. А эти настроения логично передавались от писателей и режиссеров читателям и зрителям. Ну и, разумеется – обратно. Это стало неприкрыто, откровенно проявляться даже у интеллигенции, которая, как мы говорили уже, в общем-то, и была главной духовной и культурной опорой советского мифа. Ведь иные слои общества – те, кого принято было называть рабочими и колхозниками, вообще, особо в эти проблемы не вдавались, лишних вопросов не только окружающим, себе-то не задавали. Люди, как положено и когда положено, поднимая руки на собраниях, спешили, как только их отпускали, к насущным, земным, семейным проблемам. Они стояли в очередях за едой и прочим дефицитом, как могли, выводили детей в люди, обустраивали нехитрый быт. Они больше не хотели ждать светлого будущего, а хотели получить хоть какие-то простые блага сейчас – при жизни. И в этом круговороте, думать и рассуждать о судьбах революции, было просто некогда. Да и не зачем – советскую жизнь такую, какая есть, воспринимали, как данность и вечность.